На смену оцепенению вдруг пришёл восторг. Луи смотрел широко раскрытыми невинными глазами и был так похож на самого Гарри. Внутри него был какой-то надлом, и эта хрупкая слабость ощущалась в каждом движении. Мальчик абсолютно не мог представить себе, чтобы нечто настолько деликатное и мягкое могло таить в своём существовании угрозу.

— Ты и правда разговариваешь со мной! Вау! — восхитился он.

— Да, вау, — повторил за ним Луи, слабо улыбаясь. — Я тоже не могу поверить, что наконец разговариваю с кем-то.

— И сколько ты был заперт внутри?

Теперь раздвинуть занавески казалось правильным: комната больше не хранила тайну, а значит, сумрак и покой ей были больше ни к чему. Ларец с секретом распахнулся, и зимняя луна, большая и яркая, заглянула внутрь, чтобы поглазеть тем же удивлённым взглядом, которым глазел мальчик.

— Время ничего не значит, — туманно ответил Луи. — Спасибо, что пришёл.

Гарри остановился перед телевизором, перед взирающими из него холодными глазами, но сесть обратно на пол никак не решался.

— Ты позвал меня. Я не понимаю, что происходит здесь, кто ты и каким образом мы можем говорить, — он беспомощно всплеснул руками. — Но я точно знаю, что ты звал.

В ответ Луи разразился громким чувственным смехом. Заинтересованный взгляд Гарри скользнул по его открытому горлу, по острому подбородку до алого рта. Магнитом притягивали к себе идеальные черты лица, нежная на вид кожа. Луи хотелось касаться так сильно, что зудели кончики пальцев.

— Ты так смотришь, — прокомментировал новый знакомый Гарри, вырвав того из задумчивости. Мальчик вздрогнул и устыдился собственного пристального взгляда. — Голодно, я бы сказал.

Тщетность попытки скрыть румянец привела Гарри в смятение. Он хотел было возразить, что именно лунные глаза Луи наполнены настоящим голодом и тоской, но смутился слишком сильно, пойманный с поличным.

— Всё в порядке, — уверило его изображение с экрана. — Я скучал по близости с кем-то. Я, можно сказать, был создан для этого.

Слабость перед искушениями — вот что было главным грехом Гарри, когда он воровал сладости или общался с личностями, с которыми мама запрещала заводить знакомства. Как мог он устоять перед призывной улыбкой этих спелых, будто ягоды, губ? Луи стянул футболку с торса, обнажившись, а беззащитным и голым себя почувствовал именно Гарри.

— Садись, — попросил тот и тут же повторил с усилием и более настойчиво. — Садись!

Гарри завороженно опустился на пол. Кто стал бы винить его в безволии, если бы оказался на этом самом месте, перед отдающим указания Луи? В нём было что-то от острой красоты Снежной королевы и одновременно мягкость английской розы. Он не был человеком, это Гарри осознавал совершенно чётко. Великолепная кукла из фарфора и золота, с сердцем, полным тьмы. Или снега. Или власти над удовольствиями. Кто ж знал?

Луи был соблазнителем.

○○○

Не было никаких обещаний, никаких объяснений. Гарри так до конца и не понял, что представлял из себя Луи, найденный мистическим образом на одной из взрослых кассет. Но между ними происходили разговоры, как если бы он болтал с другим, настоящим, человеком: у этого Луи было личное мнение, были эмоции, которыми он щедро делился.

Но далеко не об этих тихих и проникновенных диалогах думал Гарри, когда с мечтательной улыбкой и молча крошил над тарелкой кекс.

Ему казалось, что на коже горели прикосновения Луи, чего быть никак не могло. Парень из старого телевизора находился совсем рядом, когда шептал искренне и со страстью, но бесконечно далеко, стоило Гарри протянуть руку и попытаться коснуться мягкой кожи. Пальцы упирались в слегка наэлектризованный экран, а Луи мягко улыбался и непонятно качал головой, то ли соглашаясь, то ли отрицая эти порывы.

Гарри не был с ним по-настоящему близко. Их дыхания не перемешивались, ароматы не сплетались воедино, влажная от волнения и трепета кожа не касалась кожи.

Лишь с искренним восхищением наблюдал за его действиями, испытывая жгучий стыд поначалу. Но ночи сменяли одна другую, и плавным, неторопливым шёпотом Луи убедил, что в естественном желании физической близости нет постыдного. И предложил дотронуться до себя так, как это делал сам.

Гарри не противился. Невозможно было пойти против кроткой улыбки и искреннего наслаждения, той заинтересованности, что горела в светлом лунном взгляде.

— Как же это может быть греховным? — хитро щурился Луи. Он точно знал, что за удовольствие заставляло Гарри терять остатки стыда и детскую стеснительность на серых простынях старого номера.

Но как бы ни было приятно ласкать себя под чёткие и уверенные указания с экрана телевизора, это были его собственные руки и его собственные пальцы. А те, тонкие и изящные, с которыми их хотелось переплести, оставались в недосягаемой, непреодолимой близости. Рядом, но не здесь.

Под мимолётный шорох простыней и стойкий аромат сирени Гарри всё глубже осознавал, что погряз в чём-то недостижимом для его детского разума. Всё казалось правильным, когда голодные и наивные глаза Луи глядели на него с ожиданием, но стоило двери в дальний номер закрыться, как жгучий стыд загорался под кожей. Гарри не мог смотреть в глаза маме или сестре, невзирая на всё своё волнительное счастье.

Только шёпот мог унять этот огонь.

С Луи ему было хорошо, так, как никогда не бывало прежде: спокойно и правильно. И лишь изредка в прорехи сформировавшейся между ними близости сверкало нечто холодное. Быть может, окружающая мотель зима.

— Мой младший братик, видимо, подрастает, — слова Джеммы вернули Гарри из грёз.

Он сам не заметил, как окунулся слишком глубоко в мысли о Луи. Кекс бесформенными останками лежал на тарелке, крошки и крупинки сахара прилипли к пальцам. Пристальное внимание сестры к его лицу заставило отогнать прочь картинку манящего прямоугольника двери. Гарри боялся поделиться с кем-либо своей сокровенной тайной.

За окном среди голых ветвей вязов с противными криками перелетали с места на место грачи. Мальчик внимательно вглядывался в птиц сквозь кристальный воздух в кои-то времена успокоившейся зимы: метели отступили, и можно было насладиться спокойствием.

— Не знаю, о чём ты, Джеммс, — пожал безразлично плечами мальчик, но глаз на неё так и не поднял. В их глубине горело желание, какого раньше там не было. Сестра могла заметить.

— Да ладно, — ни на миг не поверив, засмеялась она. — Я всё вижу.

Чашка в её руках стукнулась о дно раковины. Джемма вновь оставила её там, не помыв, хоть и знала, что маму утром это приведёт в бешенство.

— Главное, чтобы причиной тому был не этот пронырливый парень, которого отчим нанял в помощники, — впервые снисходительность померкла и в голосе на секунду проступило беспокойство.

Гарри развеял его смехом, полным облегчения.

— Ты говоришь о Ги?

— Скажи мне, что он не коснулся тебя и пальцем, — странно серьёзно попросила сестра. Сосредоточенность в её всегда ярко и искусственно накрашенных глазах не прояснила для Гарри ситуацию.

— С чего бы ему это делать? — честно ответил он вопросом на вопрос и был крайне удивлён, когда Джемма просто кивнула. Её, видимо, полностью удовлетворило его искреннее непонимание.

Не без удовольствия она взъерошила волосы младшего брата, помня, как ему не нравится этот жест, и, не сказав больше ни слова, покинула кухню. Гарри просидел над тарелкой с нетронутым кексом недолгим больше неё. Словно ошпаренный, он вскочил с места. Огонь нетерпения лизал голые детские пятки.

По знакомым коридорам, мимо пустых комнат в самый дальний конец отеля. Туда, где сумрак никогда не заканчивался, а запах сирени царил в воздухе, словно за окнами благоухала весна. И всё время, что он нёсся без оглядки, в голове пульсировала лишь одна мысль, навеянная разговором с Джеммой: ни коснулся и пальцем.

Слова сестры разбередили и без того кровоточащую рану, то отчаянное желание, в котором он мог признаться лишь себе, и то осторожно, украдкой. Сейчас оно достигло апогея, просилось наружу: Гарри чувствовал, как рвались жилы, как кровь мощным потоком ломала тонкие стенки сосудов.