Одного взгляда в эти лунные глаза хватило, чтобы завеса в мозгу Гарри развеялась, но он уже попал в сон. Сон, в котором всё возможно.

Луи двигался мягко и грациозно, подобно гордому и своенравному животному, оказавшемуся на привязи. Его хозяева, те, кто остался за кадром, вызывали у юноши самые негативные чувства. И пусть тот делал то, что они велели, Гарри видел непокорность и бунт в поджатых тонких губах.

Такой внимательностью, с которой мальчик поглощал каждое нечёткое движение актёра, Гарри не отличался ранее. Но сегодня ночью в его мире, сузившемся до тёмной комнаты, ни осталось ничего важнее юноши в телевизоре.

Размеренность и глубина происходящего сменились так же, как происходило с Гарри всё, связанное с этими кассетами: внезапно и ошеломляюще. Луи упал на кровать позади себя, а в его взгляде вспыхнул неудержимый огонь. Рука потянулась по худому торсу к поясу штанов.

Шелестом простыней из телевизора разбилось оцепенение. Гарри вздрогнул и отчего-то сильно покраснел. Жалость сменилась нездоровым интересом и ужасом перед знанием того, что дальше.

Пока он растерянно и суетливо решал для себя, как поступить и, может, стоит остановить запись, которую ему определённо не стоило бы смотреть, из телевизора донёсся ещё один звук.

Стон.

Прекрасный, но наполнивший душу Гарри уродливым ощущением вины. Мальчик зажмурился, не в силах взглянуть в грустное и недовольное лицо Луи, наверняка до неузнаваемости преобразившееся от получаемого наслаждения.

Осознав вдруг для себя, что улыбка на лице, которое он видел только печальным, станет камнем предательства на шее Гарри и потянет его вниз, он намеренно и упрямо отвернулся. Под пальцами загремели сдвигаемые не глядя другие кассеты: он пытался дотянуться до кнопки выключения.

— Не надо, — высоким голосом вдруг простонал Луи. Кровать прогнулась под ним, матрас скрипнул, словно это происходило не в телевизоре, а совсем рядом с Гарри. На постели за его спиной.

Опешивший от внезапных слов мальчик совершил ошибку: широко распахнул свои наивные глаза и удивлённо взглянул прямо на экран. Одна рука Луи была согнута в локте, и на неё он опирался всем телом полулёжа на кровати, а вот вторая плавно скользила в расстёгнутой ширинке штанов. Гарри смотрел лишь на смеженные в наслаждении веки, на длинные, словно у девчонки, ресницы и наотрез отказал самому себе в том, чтобы бросить взгляд ниже.

Смысл удививших его слов рассеялся, и он больше не помнил, что именно искал или к чему стремился мгновение назад. Пойманный на крючок, он замер.

Сирень, подобно фимиаму, окутала его дрожащее тело и заполнила благоуханием полумрак комнаты. Её запах, забивающий поры, был в удивительной тональности стонов, сходивших на Гарри с экрана телевизора лавиной снега. Он погряз и утоп. Он был не в силах двинуться с места.

А каждый новый звук оставлял шрамы на сердце, заставлял вздрагивать, как от удара кнута. Провинность мальчика росла с той же скоростью, что минуты записи текли вперёд, а плёнка отматывала свой хронометраж.

Растрескавшиеся от сухости губы болью дали осознать сухость во рту. Сердце бешено колотилось в груди, то разгоняясь до частых безудержных стуков, то пропуская редкие удары. Но во всём охватившем тело неприятном безумии чётко прослеживалась светящаяся линия удовольствия. Она, подобно струе света, рассеивала сгустившийся в душе ребёнка мрак и рвалась наружу.

Гарри постарался расслабиться, но тело не желало слушаться его. Окаменело. И только мягкий голос актёра с экрана телевизора напоминал, что окружающее пространство реально. Будь экран выключен, в царящем полумраке Гарри бы уверился, что застрял в кошмарном сне.

Мрачное очарование происходящего, которое Гарри пытался изо всех сил оттолкнуть от себя, всё равно настигло его. С самого начала у мальчика не было никаких шансов. Стоны Луи становились всё протяжнее и всё менее походили на человеческие. Несмотря на минимальную громкость телевизора, их дикость и неприкрытый восторг заглушили жужжание видеомагнитофона, и Гарри полностью окунулся в иллюзию присутствия.

Он вновь рискнул посмотреть в экран. Плохое качество плёнки не помешало ему разглядеть напряжённые мышцы под загорелой кожей, капельки пота, чертящие лишь одним им ведомые траектории на прекрасном теле. От этого вида он беспокойно заёрзал на месте.

И вдруг удовольствие, до того похожее на прямой луч мягкого света, укусило Гарри. Он всхлипнул от неожиданности, сжал сильнее бёдра. Всё сковавшее его оцепенение, та невозможность пошевелиться, которой Гарри был прикован к серому безликому ковру, исчезли.

Осталась только влажность на бёдрах и облегчение, граничащее с пустотой.

Луи на экране что-то шептал, метался по простыне, доставляя себе удовольствие, но Гарри избавился от заклятия. Он безошибочно ткнул в кнопку выключения, магнитофон щёлкнул и отрубился. Комнату вновь залила синева.

В ней Гарри отчётливее почувствовал своё уединение. Холодные кончики пальцев легли на горящие щёки, коснулись пересохших губ. Неужели этот жар внутри его тела вызван увиденным? Закрывать глаза не потребовалось, картинка застыла в сознании, словно муха в янтаре, чётко и навсегда: лицо ангела, испытывающего блаженство и вину в своём падении, но продолжающего падать, несмотря ни на какие кары.

Доказательством причастности к этому Гарри стала сперма на его пылающих в лихорадке бёдрах. Он случайно и неосознанно стал соучастником преступления, о котором понятия не имел, и теперь вариантов осталось лишь два: сдаться или продолжать скрывать собственную повинность.

Бесшумно прикрывая за собой дверь, мальчик обещал себе, что сюда не вернётся. А также будет молчать об увиденном, чего бы ему это ни стоило.

○○○

Думая, что всё страшное и унизительное осталось позади, Гарри совершил самую большую в своей маленькой жизни ошибку. Дверь в тот необычный номер захлопнулась за спиной, этим звуком давая обещание не открываться вновь, не пускать его снова в развратное сердце отеля. Казалось, тайна осталась глубоко в трепещущем сердце и тёмной комнате. Шанса быть раскрытой у неё не было.

Но доказательства случившегося вдруг обнаружились на одежде, обличая все свершённые действия. На штанах пижамы коркой засохла сперма.

Гарри бросил их на кровать, ещё тёплые от долгого соприкосновения с телом, обошёл сбоку, подозрительно разглядывая. Собственные желания, о которых он до сего времени даже не подозревал, сыграли с Гарри дурную шутку. Эту одежду ни в коем случае нельзя было оставлять в общей корзине для грязного белья. Тяжестью вины пятно въелось в ткань.

Поэтому он решил, что безопаснее будет избавиться от последней улики о его взрослых развлечениях, постирав пижамные штаны самостоятельно. И только одного не учёл мальчик: солнце уже встало. Гарри миновал бетонные ступеньки, уходящие в цокольный этаж дома, вдохнул выплывающий из прачечной горячий запах кондиционера и только тогда осознал: мама проснулась.

Внизу было прохладно. Мальчик прижимал к себе одежду так, словно от силы сжавшихся на ткани пальцев зависела его жизнь. Мама загружала в большую, серую от налёта стиральную машину бельё. Позади неё стояла Джемма с тем постоянным пренебрежением на лице, которое не касалось лишь младшего брата.

Они отчаянно ругались.

— Что ты делаешь со своим телом, родная? Со всей своей жизнью? — причитала мама в своей излюбленной манере. — Мы приехали сюда только из-за тебя. Ты понимаешь это?

— Я не просила вас, — раздражённо рявкнула девушка. — Мне было хорошо в нашем старом доме.

— Но это единственный шанс уберечь тебя. Ошибка за ошибкой. Тебя такая жизнь ни к чему хорошему не приведёт.

Как и почти во всём отеле, здесь было чисто, но обветшало. Гарри не особенно прислушивался к словам, привыкший к перепалкам, когда вопросы выстреливались быстро и напористо, но не тянули за собой ответы. Их попросту не было. Ни Джемма, ни мама не пытались понять друг друга — лишь уколоть побольнее.

— Почему ты вечно считаешь, что ошибаются все вокруг? — наконец вышла сестра Гарри из себя, тем самым спугнув его замершую в тени, отбрасываемой дверью, молчаливую фигуру. — Может, это только твоя вина, что папа ушёл и теперь нам приходится мириться с этим неудачником в роли отца.