Найл попытался последовать совету, но у него не вышло. Как можно успокоиться, когда видишь приближающееся лезвие, зажатое перетянутыми перчатками руками? Когда страх сковал тело и невозможно пошевелить ни одной мышцей? Когда видишь приближение боли, нестерпимой, невозможной, но не можешь ничего сделать?

В первую секунду он не почувствовал ничего. Наверное, страх вышиб из головы всё остальное. Но потом словно тысяча игл воткнулась в его черепную коробку. Он завопил в тряпку и услышал смех мучителя, который не останавливался — отделял его глаз от тела. Медленно, с наслаждением, не обращая внимания на сдавленные кляпом крики парня, на судороги в его конечностях. А Найл чувствовал. Как ткани разрезаются одна за другой, как он сходит с ума, сжимая тряпку зубами что есть силы, будто это могло помочь унять ужасную боль.

Найл заскулил, когда понял, что одного глаза уже нет. Его затошнило, но боль немного успокоилась, и он, наконец, смог сделать глубокий вдох. Руки и ноги непроизвольно тряслись, словно его лихорадило, кровь заливалась в его уши, пачкая светлые волосы.

Монстр что-то говорил, но Найл не слышал, не хотел слышать ничего. Он хотел умереть, хотел, чтобы обещание монстра исполнилось и всё закончилось как можно быстрее. Но время будто остановилось, секунды неторопливо стекали по его щекам кровавыми ручейками, разрывали тело на кусочки болью, раздирали сознание неизбежностью.

Это был ещё не конец. Новый взрыв боли последовал слишком быстро — мучитель прижал ватный тампон к кровоточащей уродливой ране, с удовольствием наблюдая, как сжались в кулаки кисти парня, но было ещё много работы. Оставался ещё один глаз. И он быстро схватил лезвие и подошёл с другой стороны тела, ласково ведя ладонью по покрытому каплями пота лбу Найла, улыбаясь.

— Ещё немного.

Найл принял приговор спокойно, сил кричать, вырываться, сопротивляться уже не было. Он сжал ткань зубами сильнее, а мир вокруг него потухал, исчезал, оставляя от себя лишь запахи и звуки. Противные звуки глумления над его телом, издевательства, надругательства.

— Вот и всё.

Поглотившая его темнота вселяла невероятный ужас, но Найл почувствовал лёгкий укол в шею и проговорил про себя «Спасибо».

Всё закончилось. Он просто хотел уснуть и никогда больше не просыпаться.

***

Смерть вокруг него. Оседает белым снегом на замёрзшей коже, прячется в школьной библиотеке между книжными полками, глядит пристально из зеркала в собственной квартире.

Смрад её дыхания смешивается с февральским воздухом. Гарри дышит смертью, пусть и не может осознать до конца, насколько близко к краю они зависли. Лишь один толчок, и всё покатится в пропасть.

Зима близится к завершению. Но в груди ничего, кроме вихрящейся в пустоте бури. Отношения с Луи дарят якорь, освещают непроглядную тьму пути. И, как ни прискорбно, мешают. Теперь Гарри есть что терять, и от этого страх усиливается многократно.

— Хей, — горячие губы касаются щеки, руки обвивают талию.

Томлинсон ловит его у школы. Не спрашивая разрешения, прижимается к спине, и позвоночник будто пронзает металлический штырь. Гарри каменеет.

По напряжению в горячем теле Луи, по его прервавшемуся на секунду дыханию Гарри понимает, что его острая реакция не осталась незамеченной.

— Всё ещё боишься? — спрашивает Луи, касаясь пламенными губами затылка. Волна тепла сотрясает тело, и что-то глубоко внутри плавится.

— Никогда тебя не боялся, — хриплый голос выдаёт волнение, и Гарри откашливается, пытается скрыть чувства.

С Луи это не работает. Он разворачивает за плечи к себе и, хмурясь, заглядывает в лицо в поисках ответов на свои невысказанные вопросы. Гарри одновременно ценит и ненавидит его проницательность.

— Тогда что? — пронзительные глаза будто выворачивают наружу все спрятанные глубоко секреты. Игнорируя проходящих мимо учеников, шёпот и взгляды, они не отрываясь смотрят друг на друга. Луи пытается вытащить на поверхность, Гарри — спрятать глубже. — Я думал, мы решили этот вопрос. Теперь всё изменится.

Тёплой рукой он заправляет волосы Гарри за ухо, ведёт по щеке. У губ его ладонь останавливается. Луи очерчивает контур большим пальцем и облизывает свои.

Стук собственного сердца и тихое подвывание ледяного ветра — звук его счастья. Света, внезапно найденного во тьме. Гарри приподнимает голову, приоткрывает рот. Он зажмуривается, когда дыхание Луи касается его лица, задерживает своё.

Первое прикосновение наполнено тлеющей нежностью. Луи обхватывает губами его нижнюю губу, чуть втягивает её в свой рот. Дыхание теряется в сотрясающем тело удовольствии. Гарри чувствует влажный язык у себя во рту, руки Томлинсона, нежно поглаживающие щёки. Сладость от этой ласки разрушает его физически, и он стонет, болезненно и потерянно, Луи в рот.

— Остановись, — умоляет Гарри, но Томлинсон в ответ лишь обвивает его талию рукой, настойчивее прижимает к себе. Губы не замирают ни на секунду, будто он, умирающий от жажды, ищет живительную влагу внутри Гарри. — Луи!

Голова идёт кругом от непрекращающихся прикосновений чужого рта. Пространство вокруг подёргивается рябью и размывается. Не остаётся ни спешащих на занятия школьников, ни холодной зимы, ни утекающего сквозь пальцы времени.

Лишь Луи и его поцелуи.

Гарри сам больше не понимает, старается он ответить или оттолкнуть. Руки упираются в каменную твёрдость груди Томлинсона, но губы послушно открыты, язык следует за чужим языком. И все страхи растворяются в этой уничтожающей влюблённости. Гарри забывает себя настоящего, когда Луи дарит ему свою близость. Забывает свой смертельный секрет.

— Что за привычка целоваться на холоде?

Голос Шерил отрезвляет. Бьёт холодным ветром по щекам, приводя в чувство. Гарри отталкивает от себя Томлинсона, но тот лишь сжимает руку на пояснице до боли. Яркая вспышка проходит по телу волной, превращаясь в стон, который едва удаётся сдержать на кончике языка.

— Привет, — здоровается Луи с учительницей. Гарри не в силах поднять глаз, лишь кивает, изучая вытоптанный снег под ногами.

Несмотря на то, в какой неловкой ситуации они оказались пойманы, голос мисс Коул лучится радостью, когда она предупреждает:

— Не опоздайте, сладкая парочка, — смеётся она. — Первый урок — мой, и я жду жаркую дискуссию с Луи о трагической судьбе Фауста.

— Борьба со стремлением к неограниченной свободе личности, заканчивающаяся разрывом с людьми, одиночеством и гибелью, — фыркает Луи в ответ. — Слишком просто. Скучно.

Гарри встряхивает от его слов, будто они говорят не об одной из книг, а о его странной печальной жизни. Сам того не ощущая, он прижимается ближе к телу Томлинсона. Словно прячется от реальности в его запахе.

— Очень хорошо, Луи, — качает головой учительница. — Но, уверена, у Гарри есть мнение, отличающееся от твоего. Сегодня шоколад может достаться ему.

Подтянув сумку на округлом плече, она ещё раз окидывает ребят довольным взглядом и удаляется в сторону школы, поскрипывая хрустким снегом под подошвами сапог.

Гарри медленно выдыхает, и воздух превращается в пар на морозе. Ему кажется, что он сходит с ума, разрываемый надвое взаимностью Томлинсона и своим кровавым прошлым.

Пальцы Луи скользят по подбородку, согревая замёрзшее лицо, а второй рукой он закидывает съехавший рюкзак за спину.

— Идём, я дам тебе шанс стать победителем сегодня, — Томлинсон коротко целует искусанные губы Гарри. — Я готов отказаться от выигрыша, потому что от этого шоколада ты станешь ещё слаще.

За руку Луи тянет его в школу, и зима уже не кажется ледяной, а жизнь — безнадёжной.

***

Последний урок заканчивается головной болью и глухим урчанием голода внутри. Гарри складывает исписанные математическими формулами листы в тетрадь, отправляет всё это вместе с карандашом в портфель. Класс медленно пустеет.

Он знает, что сегодня у Луи тренировка: с тех пор, как они выиграли матч на прошлой неделе, Томлинсон полностью вернулся к прежнему образу жизни. Теперь он выкуривает с бандой лишь одну сигарету в день, между вторым и третьим уроком. Утро занято Гарри, вечер — футболом.