Но даже если он занят — не беда. До дома на Поречной улице — чуть больше километра. Его видно даже с этого берега, от поворота на Ключевую. Сущие пустяки.
Стешка не помнила, что именно её заставило этим вечером идти к Братеевскому мосту не вдоль освещённых тротуаров и ночных магазинов, а по другой стороне улицы. Ладно бы днём, так можно обойти стороной оживлённую развилку. Но сейчас по правую руку девушки находился безлюдный парк, а о том, что может происходить в таких местах ночью, она уже наслушалась за последние три недели на год вперёд.
Дойдя до спуска на боковую аллею, ведущую к пристани, Стешка стала свидетельницей странной сцены. Трое патрульных милиционеров сидели рядком на скамейке, а какой-то тип в сером пальто обыскивал их, причём делал это довольно бесцеремонно. Пройти мимо такого нелепого зрелища показалось ей верхом безответственности. Она сунулась в карман за мобильником, но у него, как назло, разрядилась батарейка. Ещё не зная, что толком предпринять, Стешка, стараясь не шуметь и опасаясь поскользнуться на заиндевевшей траве, спустилась по откосу и прячась за деревьями, начала красться к перекрёстку двух аллей. До скамейки осталось не больше сотни шагов, когда к месту преступления неожиданно подоспели новые действующие лица.
Из-за стены кустов показалась словесница Яковлева, та самая женщина, которую Стешка уже видела в тридцать восьмой больнице. А следом за ней вышли две девчонки из 998-й школы — Кира Белякова и Эмма Мокрецова. Дальше началось нечто похожее на боевик с элементами триллера. О чём говорила словесница с преступником в пальто, Стешка толком не поняла, но зато было видно, как с его лица сполз воротник, обнажая расположенный на месте челюстей птичий клюв.
Выстрелы в упор, кровь из продырявленной головы, подозрительное оживление мертвеца, три человека, внезапно превратившиеся в живые, подсвеченные изнутри стеклянные статуи, грохот автоматной очереди, взрывющиеся фонари над головой, загадочное оружие, применённое против клювоносого — всё это ввергло Стешку в состояние, близкое к обмороку. Так и не досмотрев стычку до конца, она, подгоняемая страхом, пулей вылетела из парка на улицу, в несколько прыжков пересекла её и обогнув какой-то дом, нырнула в беседку на детской площадке.
Несколько минут ей потребовалось на то, чтобы прийти в себя. Она заставила себя вспомнить сцену расправы заново. Почему-то ей врезались в память фразы, которые выкрикнули Кира и Эмма — «Мидгард, дай мне силу» и «Идун, дай мне силу». Мидгард и Идун. Эти два слова она хорошо помнила по своим странным сновидениям, которые начали посещать её примерно с середины марта.
— Господи, что со мной? — дрожащим голосом проговорила девушка, — неужели я спятила?
Ей не раз приходилось слышать о том, что люди в состоянии алкогольного опьянения видят весьма причудливые, а порой и кошмарные картины, но никогда не решалась проверить это на собственном опыте. За шестнадцать лет своей жизни она не пила более крепких напитков, чем кефир и настойка чайного гриба. Даже на сегодняшнем празднике на столе не было ничего спиртосодержащего, ибо семья Сераплан была вся воцерковлена и не употребляла алкогольной продукции по принципиальным соображениям.
Внезапно Стешка расхотела идти домой. Она вызвала такси и отправилась в Капотню, к дальней родственнице по материнской линии, с которой была очень дружна и много раз оставалась у неё на ночь. До утра, не сомкнув глаз, она пролежала на отведённой для неё раскладушке, глядя в потолок и думая о клювоносом мутанте и тех, кто расправился с ним. Кто они такие на самом деле? И кто тогда она, Стешка Мамонтова? Этот вопрос мучил её уже почти три недели…
====== 11 ======
11
С самого раннего утра того дня, когда на Братеевской набережной было убито неизвестное существо, Мирослав Кратов провёл большую часть своего времени в бесцельном блуждании по Замоскворечью, стараясь держаться поближе к Калужской площади. Впереди – целый день, который нужно было чем-нибудь заполнить, прежде чем приступить к очередному рискованному предприятию. Заведение, избранное им в качестве новой цели, располагалось на втором этаже громадного здания на углу Крымского вала и Ленинского проспекта. Хозяева магазина не поскупились на меры безопасности – ночная охрана из четырёх человек, четыре типа сигнализации, бронированные стёкла, кодовые замки, десяток телекамер... Но этим вечером они сильно удивятся, когда шкафоподобные громилы с бандитскими замашками и куча электроники окажутся бессильны против того, кого пресса именовала Такседо Маском.
Примерно два часа ушло на разведку. Мирослав изучил все подходы к зданию, выяснил расположение всех офисов и служб, лестниц, лифтов, окон и технических коридоров. Осмотрел крыши близлежащих домов. Наметил возможные пути для проникновения в магазин и для побега с места преступления. Затем, выйдя из здания, скрылся в лабиринте Замоскворецких улиц и переулков, не имея никаких конкретных планов на ближайшие двенадцать часов.
Бесцельное хождение по улицам, стихийным рынкам, магазинам, сидение в каких-то заведениях с сомнительной репутацией – всё это быстро наскучило Мирославу. Ещё одним способом скоротать время было чтение забытых на скамейках газет, а также случайные знакомства и разговоры за столиками с такими же, как и Мирослав, людьми, которым нечем было заняться в этом циклопическом городе. Разговоры шли обо всём – о новом витке арабо-израильского конфликта, о предполагаемой гибели Шамиля Басаева и его новом чудесном оживлении, о каких-то правах человека и демократии, которые США вновь собрались где-то защищать, о неблагоустроенности московских улиц и дворов, и разумеется, о Такседо Маске, которому чуть ли не все собеседники поголовно сочувствовали(или завидовали).
Когда все темы для обсуждения оказались исчерпаны, Мирослав взял оставленную в Казанском переулке машину и отправился в поездку по московским набережным. В последние недели, как никогда раньше, его раздирали мысли о прошлом. О той его части, которая была стёрта из его памяти.
Паспортный возраст Мирослава Кратова исчислялся двадцатью двумя годами. Но о первых восьми годах жизни он ровным счётом ничего не мог сказать. Фактически его жизнь началась четырнадцать лет назад, когда его, тогда ещё восьмилетнего мальчишку, нашли на МКАДе двое сотрудников ГАИ – лейтенант милиции Мирослав Слоквенко и прапорщик Иван Кратов. Случилось это глубокой ночью, и двум милиционерам, конечно же, показалось странным то, что ребёнок в три пополуночи бесцельно шатается по обочине, без присмотра и вдали от жилых кварталов. Мальчишку устроили на ночь в детской комнате при Капотненском ОВД, но несмотря на все розыскные мероприятия, его родителей найти не удалось. Хуже того: ребятёнок совершенно не помнил ни своего имени, ни фамилии, ни адреса проживания, ни школы, в которую должен был ходить, ни имён учителей и школьных товарищей... Начались скитания по больницам и различным НИИ, но память к маленькому пациенту так и не вернулась. Комиссия врачей и психологов в итоге решила приостановить все попытки лечения и вынесла вердикт, согласно которому ребёнок по уровню развития вполне соответствует своим сверстникам, окончившим первый класс начальной школы. Его определили в сиротский приют, записав под именем Мирослава Кратова, данного в честь двух нашедших его гаишников. А по прошествии года его усыновила бездетная супружеская чета из Братеево, глава которой приходился старшим братом прапорщику Кратову.
Новые родители опыта общения с детьми не имели, а из памяти Мирослава был напрочь вычеркнут опыт общения с прежней семьёй. Посему его детство складывалось весьма непросто, хотя, по прошествии многих лет, он признавал, что при любых других обстоятельствах Михаил Иванович и его жена были бы хорошими родителями...
Если не считать начисто забытого раннего детства, Мирослав был одним из тех самых обыкновенных мальчишек, про которых говорят, что они родом из девяностых. Он целыми днями пропадал во дворах со своими приятелями, исследуя технические этажи и подвалы многоэтажек, заключал пари – кто быстрее пройдёт все восемь миров “Супер-Марио”, участвовал в ребяческих баталиях по типу “двор на двор”, занимался коллекционированием наклеек с динозаврами... и ещё многим из того, что занимало умы ребятни, выросшей в первое постсоветское десятилетие.
