А еще дальше – каменные палаты трехъярусные белеют, с круглыми башенками да балконами из крашенного в лазоревый колер дерева. При постройке хором, видать, плана никакого не блюли – зодчие красоту видели по-своему, для внешнего украшения они возвели двускатные кровли в простых клетях и избах, четырехскатные – в центральных теремах. Последние соединялись в вершине, образуя дивные шатры, – не думала, что такую красоту увижу когда, казалось мне, только у царя нашего такие срубы были. Даже на сенях и крыльце здесь кровли отдельные ставили – так чудно, прежде такого мне видеть не приходилось.

Пока я так стояла, рот раззявив да котомку свою к груди прижав, меня толкнул кто-то, да так, что едва я не покатилась с пригорочка-то – уже в полете поймали меня да выровняли. А стояла я как раз под воротами – видать, мешала проходить.

– Чего застряла? – недовольный голос раздался совсем рядом.

Я оглянулась – в богатом камзоле, расшитом алой и серебристой тесьмой, подвязанным поясом с самоцветами, в сапогах красных, нарядный да напыщенный, что индюк с кормового двора, стоит паренек. Локоны что золото, глаза голубые-голубые, красавец, одним словом. Но не шибко, кажись, умный.

Ну вот, местного боярина оскорбила, подумалось мне с тоскою.

– Звиняйте, я… вижу я плохо, – я сощурилась, словно и правда недобачила. – Вот и не поняла, куда идти.

Лучше быть слепой, чем дурной – так решила. Да и паренек больно красивый – правда, с ним рядом я себе крестьянкой показалась. Рубаха простая, лен не беленый, простой, вышивка лишь у ворота да по краю рукава – обережная, не для украшения. На груди – амулет из янтаря и трав степных, в волосах лента алая, на ногах – глянуть стыдно! – онучи деревенские. Сапог или черевьев отродясь у меня не бывало…

– Тогда ладно, коль слепенькая… – смилостивился боярин над убогонькой и указал на высокое резное крыльцо. – Гляди, во-о-он там вход! Там, сказывают, решают, кого брать в учебу, а кого и домой пинком гнать…

Хоромы располагались посреди огромного двора, и крыльцо переднее выдвинулось на его середину, между входом и воротами.

Сложно не заметить.

Но куда уж мне… слепенькой. И я прищурилась еще сильнее.

– Спасибо, – несмело пареньку улыбнулась и узелок свой поудобнее перехватила.

– А почему не выправишь глаза-то? – вдруг спросил боярин. – То ж проще простого, неужто так слаба в волшбе-то? Трав полно всяческих, любая травница бы подмогла…

– Слаба, ой слаба, а травница наша не схотела править… – пробормотала я, уже жалея, что придумала эту глупость со слепотой, чтобы оправдать свою невнимательность.

– Ежели примут тебя, я мигом вылечу! Меня Иваном кличут, царский сын я! Герой, да только опыта у меня маловато, вот и отправили сюда, подучиться волшбе да боевым искусствам. Как только обучусь чародейской науке, отправлюсь за Жар-птицей. В семье я младший, царем не стать, может, невесту найду с короною да хорошим королевством в придачу, ежели всех не разобрали… А не найду, так геройствовать буду! А ты кто такая?..

– Аленушка я, из дальней деревни. Ты и не слыхал небось про нее… Но пора нам, опосля погутарим… – Я косу резко за спину перекинула, взгляд отвела.

Чует мое сердце, не подружусь я тут ни с кем, коль народ такой гонористый да характерный собрался. Вот только царевича не хватало. Потому я лишь кивнула ему на прощание и постаралась поскорее скрыться с пресветлых очей нового знакомца.

О том, что царевичи иногда дураками бывают, я еще не знала.

Пока к крыльцу шла, куда мне Иван указал, все волновалась – вдруг да прогонят меня, что тогда делать?..

Путь свой через лес я плохо помнила, как во сне брела узкой тропой, что вилась среди зарослей старого темного ельника. Обидно было, что бросили меня в пути торговцы – да только как я могла их винить? Испугались моей тьмы, того проклятия, которое меня и из села родного прогнало. А вдруг и тут учуют этот морок да решат – не нужна в волшебной школе та, что с нечистью повязана.

Ежели бы не Кузьма с женкой своей – так вовсе не добралась бы, они сон мой хранили, шутками-прибаутками путь скрашивали, дорогу кикимора у лешачихи спросила, та нас прямиком, через бурелом да валежник провела, мимо болота топкого… Сама бы заплутала, вовек бы не выбралась, пути-дороги, что к школе заколдованной вели, перепутались-переплелись. Знающий мог лишь попасть к заборолу из толстенных бревен, к теремам расписным, что куполами алыми да зелеными возвышались над старыми соснами и раскидистыми яблонями.

Сад вокруг волшебной школы больно дивный был, я лишь его часть одним глазком увидала – трава малахитовым ковром расстилалась, клумбы с диковинными цветами, кои в моих краях никогда не встречались, виднелись, а вкруг них то статуи каменные стояли, то фонтаны мраморные, а то и кованые беседки, плющом да хмелем увитые. И аромат такой плывет сладкий над всем этим великолепием, дурманит он, навевает грезы волшебные.

Я все еще по сторонам озиралась, а крыльцо неумолимо приближалось. Балясины расписные, резные перила, натертые до блеска ступени и половицы… Страшно, а нужно идти туда, в неизвестность.

Я сталкивалась с насмешливыми да любопытными взглядами тех, кто возле лестницы стоял – девицы в ярких шелковых платьях заморских и белоснежных рубахах, вышитых лентами алыми, теребили накосники свои самоцветные, а в волосах их сверкали камушки на заушницах богатых, юноши в разноцветных кафтанах, в сапогах высоких, шапках с меховой опушкой улыбались да нетерпеливо на главный терем поглядывали, по всему видать, убогих да сирых тут не бывало. А если из простых кто приезжал в Зачарованный лес, так, видать, снаряжали всей деревней, чтоб не опозориться.

Меня вот снарядить было некому.

Опустив голову, поднялась по крыльцу, пытаясь не думать о том, как выгляжу – онучи поизносились, подол рубахи поистрепался, а платья шелкового али парчового у меня отродясь не бывало… Бусы из простых камушков гранатовых, в косе алая лента, хоть и шелковая, да простая, без узора. Ну и пусть глядят – я сюда не наряды показывать ехала. А ежели наставники здесь на них только и смотрят – так чему они меня научат?

Я за спасением пришла. Нужно мне научиться тьму свою обуздать.

Вздохнула глубоко и сделала шаг вперед – как в омут нырнула.

Через длинные темные сени шла я к узорчатым дверям – полукруглые, арочные, они были призывно распахнуты, а возле створок стояли бравые сторожа в золотых кафтанах да черных сапогах. Среди лета – шапки меховые, воротники стоячие, лица у ребят красные, но вид гордый, осанистый. Тяжко, видать, такую службу нести, но почитается это за честь.

На меня и не глянули, лица словно из камня вытесаны. Я постаралась как можно тише вести себя, боязно было дюже. Как примут? Кто меня сейчас встретит? Какие испытания пройти придется?.. Знала я уже, что доказать мне надобно будет силу свою, показать умения.

Сердце птахой испуганно колотится, вот-вот выпорхнет. Что ждет впереди?

Переход закончился, и я вошла в огромную полутемную комнату. Огляделась с любопытством…

Внутри хоромина обшита тесом, выструганным с особым тщанием, в вышине светлеют потолочные и стенные выскобленные брусья – высокие да расписные потолки в передней, парадной залой называемой. По стенам и потолкам птицы порхают как живые, цветы дивные вьются, краски яркие, сочные. Огромные арочные окна в сад выходят, и аромат яблонь, что уже доспевают, медовой сладостью оседает на губах.

Колонны из цельного малахита – резные, с каменным кружевом дивным поверху – зеленеют в сумраке, и отчего-то мне показалось в этот миг, что сидящая за широким столом женщина из тумана и дыма костров соткана, настолько в этой темени она была призрачна, невесома. Лицо строгое, узкое, с длинным носом и светлыми глазами – какого цвета, и не понять при эдаком освещении. В высоком кокошнике она, что украшен самоцветами – блестит, переливается, жаром полыхает.

И тут свет вспыхнул, будто разом сотни светляков влетели в окна. Сразу ярко стало, солнечно.