— И то и другое. И ещё кое-что, не касающееся работы.

— И что ты предлагаешь? Если я переведу тебя в отдел с интересными проектами и без присутствия этих двоих сексманьяков, ты гарантируешь мне то же качество работы, что и раньше?

— Вряд ли.

Он приподнял бровь.

— Вот даже как.

— Мне нужно… — я замолчал. Уже знал, чего хочу, но страшно было говорить это самому.

— Ты хочешь уволиться? — он облегчил мою задачу.

— Да — выдохнул я.

— А твой отец?

— Переживет.

Эран помолчал.

— Что это, Янон? Кризис среднего возраста? Осенняя депрессия? — спросил он.

— Не знаю.

— Тебе не жаль своей карьеры? Ты ведь очень хороший инженер.

— Жаль. Но работать я больше не могу.

— А что будешь делать?

— Поеду куда-нибудь — уклончиво ответил я.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь — вздохнул он — единственное, чем я могу тебе помочь — оставить место за тобой на три месяца. Но не дольше.

— Спасибо. Звучит прекрасно, но если это принесет вам неудобства — лучше приведите кого-то нового вместо меня.

— Тяжело тебе будет, Вайцман — сказал он серьезно — слишком не по-местному себя ведёшь.

Я промолчал. Это мне говорили здесь всегда — и в юности, и сейчас.

Я пообещал Данцигеру отработать ещё две недели, хотя сейчас это казалось мне чем-то невозможным. Отдых манил, и ждать было почти нестерпимо. Но проект следовало закончить, или хотя бы немного продвинуть вперед и ввести кого-то другого в курс дел перед уходом. Уходить на полуслове значило бы окончательно испортить отношения со всеми в компании.

Рая, узнав о моем решении, остолбенела.

— Это из-за меня?

— Нет. Мне просто нужен перерыв.

— Не может быть, что это «просто». Особенно в свете последних событий. Это мы с Ореном, да?

— Нет же — я мягко коснулся ее руки. Раньше меня пронзало током от ощущения ее кожи под моими пальцами. Сейчас — ничего.

— Ты ведь… Янон, ты здоров? — в глазах ее появился страх. Страх за меня. Неужели она на самом деле обо мне тревожится? Это было…приятно.

— Здоров — утешил я ее. И подумал, что в некотором роде и в самом деле веду себя, как смертельный больной. Что было довольно-таки эгоистично с моей стороны — потому что, по сути, мы все сейчас такими являлись.

— Точно?

— Точно. У меня не рак, не СПИД, я просто хочу сделать перерыв. Считай, что я заболел кризисом среднего возраста.

— Звони мне когда захочешь — сказала она тихо — пожалуйста. Я хочу, чтобы мы остались друзьями, даже если ты уйдешь насовсем.

— Буду звонить — ответил я, но не был уверен, что сдержу обещание.

Орен отреагировал на новости в своем стиле.

— Ну что, быстро ты спекся — услышал я знакомый смешок, и оторвался от экрана.

— Не отрицаю — я откинулся на спинку кресла.

— Не буду спрашивать, что случилось. Наверное, тебя уже допекли этим вопросом.

— Есть такое.

— Жаль. Ты хорош. Был.

— И мне немного жаль…

— На что собираешься жить?

Он был первый, кто мне задал этот вопрос. Хотя всем наверняка это приходило в голову.

— Успел кое-что отложить на черный день. Может, буду подрабатывать… там и сям.

— Куда ты едешь, хотя бы намекнешь? Неужели возвращаешься обратно в Германию?

— Нет, я остаюсь здесь. Пока не знаю, где. Решу через пару дней.

Я врал. Я уже давно знал — ещё когда продумывал, как буду скрываться от Лерера. Но тогда это было планом бегства, а теперь стало чем-то вроде идеи фикс.

Уехать в Эйлат*.

(*Самый южный курортный город Израиля, на берегу Красного моря)

Ещё в ранней молодости, приезжая в этот город, я удивлялся видам потрепанных палаток, хаотично расположенных на диких эйлатских пляжах. Было такое ощущение, что они стоят не первый день и даже не первый месяц. Кто в них жил — туристы, хиппи, местные бомжи — я не знал, да и это было неважно. Теперь я собирался стать одним из них, кем бы они ни были.

Сдать квартиру, закрыть все дела в холодном и ветреном Иерусалиме, загрузить в машину тяжелый рюкзак и палатку, купленную со вторых рук. Ничего меня больше здесь не держало.

И вот, через несколько суматошных дней и ещё пять часов дороги — я в мягком зимнем тепле самого южного города страны.

Не могу сказать, что эта авантюра меня не пугала. Пугала, и ещё как. Но впервые за несколько месяцев мне вдруг стало очень спокойно. Словно наконец перестала тикать часовая бомба у меня в голове.

Первые несколько дней я гулял. Бродил по городу, по пляжу. Плавал, хоть вода была довольно-таки прохладной. В этом году я ещё ни разу не был на море, так хоть наплаваюсь вдоволь.

Первое время я ни с кем не знакомился. Эйлат не зря называют «городом греха», но я держался подальше от клубов и баров, по одной простой причине — лишних денег, как и источника дохода, у меня не было.

Пару раз меня пытались снять, и соблазн был велик — одиночество за последние полгода становилось все более нестерпимым. Но я сдерживался. Наверное потому, что подкаты были грубыми и пошлыми. Никому не хотелось утруждаться — здесь все давалось в руки слишком легко. Не ты, так другой.

Тем не менее, надолго соблюдать целибат меня не хватило, и через недели две я обнаружил, что стою в темном переулке возле ирландского паба, а какой-то бородач с увлечением делает мне минет.

Он был одет обычно, в майку и джинсы, но что-то подсказывало мне, что передо мной — один из тех ультраортодоксов, которые ревностно соблюдают все шестьсот тринадцать заповедей везде — кроме этого города. Сюда они приезжают и отрываются по полной; только здесь они могут быть самими собой. Или даже лучше — теми, кем хотят быть.

Я закрыл глаза и представил, что это Лерер; сам не знаю, почему я вспомнил о нем. Наверное потому, что он уж точно не стоял бы передо мной на коленях и не сосал бы мой член. Это была такая маленькая внутренняя месть — за его правильность и занудство. И за то, что из-за него я сейчас живу в палатке на берегу Красного моря.

Я понимал, что слишком много выпил. Наверное, отец сказал бы сейчас что-то вроде: «ты катишься по наклонной». Но мне нравилось мое состояние. Никогда в жизни я не жил так — не думая о завтрашнем дне. Всегда было, чем заняться: сначала это была школа, потом армия. Потом — короткая передышка, во время которой я все равно не бездельничал, а подрабатывал и готовился к университету. Учеба, работа. Все как у всех.

И даже скорый конец не сразу согнал меня с этого беличьего колеса, к которому я так привык.

Наверное, мне следовало бы наслаждаться жизнью с бо́льшим размахом. Но я сдерживал себя, словно наказывая за что-то. Наверное за то, что знал, чем все закончится — и ничего не делал, чтобы как-то спасти этот мир.

Иногда я думал о самоубийстве. Если убью себя — исчезнет ли красная кнопка внутри меня? Или же все просто закончится ещё раньше, чем запланировано? Зачем тогда рисковать?

А если честно — я не хотел умирать, пусть даже за все человечество. Все-таки я не был Христом.

А вот Лереру-сыну наверняка вздумалось бы решить проблему таким тривиальным путем. Или нет? Станет ли он убивать ни в чем не повинного человека, если всё-таки поверит мне?

Мне захотелось курить, как и всегда, когда я думал об Авшаломе. Как собаку Павлова, он подсадил меня на сигареты и на себя. Чертов дос.

Я схватил бородатого за затылок, и в несколько движений завершил наш кратковременный контакт.

Он сплюнул, поднялся, растирая затекшие ноги.