Блейз не думал о лилиях.

— Ма, — он вздохнул, откладывая в сторону столовые приборы и запуская руки в волосы, взлохмачивая их. — Не будет никакой свадьбы.

Он все равно должен ей сказать об этом. Так чего тянуть?

Улыбка сошла с лица женщины, уступив место удивлению.

— Что? Блейз, но почему? Вы снова поссорились? Я прекрасно знаю о твоих чувствах к Панси, так почему?..

Он скрипит зубами. Ненавидит, когда люди вокруг него притворяются идиотами.

— Ты прекрасно знаешь, почему, — его голос звучал предельно ровно. По крайней мере, ему этого хотелось бы. — Я не могу подвергать Панси опасности. Это проклятье черной вдовы… Ты же знаешь, что оно может быть и на мне тоже, не так ли? Мы не можем так рисковать…

По ушам бьет оглушающая тишина, вдруг прерываемая тонким смехом Гвендолин. Она даже прикрывает рот рукой — леди не следует смеяться так заливисто и так громко. Блейз злится, но молчит; ждет, пока матушка объяснит, что же из его слов вызвало у нее такую волну радости и счастья.

— Блейз, дорогой, — наконец, подавив смех, говорит она. — Кто тебе сказал такую чушь? Какое еще проклятье черной вдовы?

Она вскакивает из-за стола так же быстро, как вспорхнула бы бабочка с цветка; Блейз следит за матерью искоса, слегка недоверчиво, но сердце уже вот-вот, да выпрыгнет из груди. В нем поселилась новая надежда. Надежда на то, что все домыслы и убеждения, которые терзали его с самого детства, растворятся в миг. Он страстно желал этого, пусть и не хотел подавать виду. Сложно сохранять злобную гримасу, когда мать так радостно и заливисто хохочет, протягивая ему какие-то листы. Забини присмотрелся.

Это была копия материалов недавно закрытого дела.

— Что? Зачем? — Блейз щурится, вглядываясь в чей-то размашистый почерк.

Гвендолин снова становится серьезной.

— Я не знала, стоит ли тебе показывать это, но раз такой случай…

И она начинает свой рассказ. Все то, что тогда сказала адвокату, скрепя сердце. Она обещала никому это не рассказывать, но те, кто взял с нее это обещание, уже мертвы.

— В свое время я не особо преуспела в развитии каких-либо… способностей. После смерти моего первого мужа и твоего отца у нас не осталось никаких способов заработка. Общественность требовала от нас занятия благотворительностью, а я едва сводила концы с концами, думая уже о продаже родительского особняка…

— О, что-то мне это напоминает, — саркастически заметил Блейз, припоминая события полугодичной давности.

Гвендолин грустно пожала плечами. Кормилица из нее вышла непутевая.

— И тогда… мне предложили первую сделку, — она замолчала, подбирая слова. — Это был богатый мужчина. Кроме денег у него не было по сути ничего. И у него обнаружилась смертельная болезнь.

— Твой второй муж, — констатировал Блейз.

— Да, — она кивнула. — Последние свои дни он хотел прожить в любви и заботе, а взамен обещал отдать все нажитое непосильным трудом. И почему-то он решил, что я отлично подхожу на эту роль.

— А я думал, ты его действительно любила, — вяло протянул ее сын, стараясь переварить полученную информацию.

— Так было не сразу, но… ты прав. Он умер не оттого, что женился на мне. На момент нашей свадьбы он был уже смертельно болен.

— И после первой успешной сделки, ты решилась на новую?

— Я никогда не предлагала, они приходили сами. В узких кругах знали о моем… так называемом «бизнесе». Это стыдно и позорно, но это так. В более широких кругах заговорили о проклятии черной вдовы.

— А мать Панси все знала, поэтому и не особо беспокоилась о судьбе своей дочери.

— Именно.

Снова повисла пауза. Это было не самое приятное известие, которое мать могла сообщить своему сыну.

Но Блейз… привык, что ли? За последнее время на него пролилось столько различного дерьма, что сейчас ему было просто безразлично.

За черной полосой всегда следует белая, а потому у Блейза была как минимум одна хорошая новость. Из которой вполне логично вытекала вторая.

Он не проклят. А значит, он может жениться на Панс.

— Спасибо, — он заставил себя улыбнуться, глотая паршивую горечь. Она пройдет. Как и чувство облегчения.

А счастье станется.

========== L ==========

Если бы какие-нибудь полгода назад кто-нибудь сказал Драко Малфою, что он будет идти по коридору больницы под ручку с Гермионой Грейнджер после того, как вместе с ней посетил ее родителей, и мило беседовать, он бы рассмеялся. Рассмеялся бы громко, до икоты, до боли в животе.

Сейчас же это казалось таким нормальным. Не было ни смущения, ни неловких пауз. Была раскрасневшаяся от быстрого шага Гермиона, с лица которой не сходила счастливая улыбка, и был привычно лучащийся сарказмом Драко. Полная гармония.

— Мама поразительно быстро пошла на поправку. Она постепенно вспоминает мое детство, правда, пока обрывочно, но папа очень помогает, — она говорит это едва слышно, себе под нос, и часть слов ускользает от Драко. Она будто бы боится спугнуть это мимолетное счастье, так внезапно появившееся в ее жизни, до сего момента полная непроглядной темноты, семейных проклятий чистокровных снобов, журналистов и обмороков.

Малфой слушает ее внимательно и молча. Он задумчиво кусает нижнюю губу, пытаясь понять, как в его случае будет лучше себя вести. Надменно и спокойно? Радостно? Ободряюще?

Он не чувствовал ничего, кроме обжигающей его изнутри пустоты. Он не желал больше надевать ни одну из своих масок, зная, что исход все равно будет един. И если он — не последняя задница, он поступит так, как должен.

Ведь Гермионе больше не нужен был этот цирк; ее выгода от сделки растворилась в тот момент, когда Боб Грейнджер открыл глаза. И, как бы ни парадоксально это звучало, последнее, чего хотелось Драко, так это то, чтобы она жертвовала собой ради кучки галлеонов. Драко Малфой не желал, чтобы Гермиона Грейнджер умирала.

Последнее он, кажется, помимо своей воли произнес вслух, потому что девушка, идущая рядом, вдруг внезапно остановилась и встала, как вкопанная, глядя на него широко открытыми глазами, полными удивления.

Да, именно так он представлял себе этот грандиозный момент. Он мог бы собой даже гордиться, останься у него силы для подобного рода чепухи.

Он выдавливает из себя подобие улыбки и достает из заднего кармана брюк смятый лист, вырванный им из книги. Ему стоит определенных усилий протянуть руку, чтобы отдать это Гермионе.

— Я не хочу, чтобы Гермиона Грейнджер умирала, — вновь повторяет он, удивляясь, откуда у него в один момент появилось столько храбрости. — Тут — инструкция к тому, как разорвать эту чертову помолвку и вернуть все на свои места. То, что мы так долго искали. Не благодари.

На протяжении всей своей маленькой речи он смотрит в стену, гордо задрав нос. Если бы Гермиона ушла, он бы и не заметил.

Но Гермиона стояла тут, рядом, и слушала. Она неуверенно взяла в руки клочок пергамента и развернула его. Наверно, ее тоже поразила абсолютно не присущая ей робость, потому что говорить стало необычайно тяжело.

— Я буду скучать, — проглатывая слова благодарности, произносит она и пытается поймать его взгляд, в котором бы она абсолютно точно увидела, что он тоже.

— Дура, — бормочет он себе под нос и, поддавшись какой-то необъяснимой силе, ерошит ей волосы, запутывая непослушные кудри еще сильнее. В его голосе нет злобы, только какая-то идиотская грусть, которую он не желает испытывать.

Драко продолжает свой путь к выходу, а Гермиона растерянно смотрит ему вслед, не зная, стоит ли ей идти за ним.

Наверно, все же не стоит.

Она снова опускает свой взгляд на пергамент в руках и улыбается. Совсем скоро все снова встанет на свои места.

— Я хотел получить деньги и сбежать, — признается он, пряча в руках лицо. В гостиной неимоверно душно, но Люциус чувствует, как бегают мурашки по всему телу, когда он снова поднимает взгляд и видит глаза своей жены.