Не обращая внимания на моё молчание, он спрашивает:

— Она здесь? Твоя сестра?

Меня охватывает возмущение, и я выпаливаю:

— Если вы когда-нибудь снова приблизитесь к Санни или нашему дому, я прослежу за тем, чтобы до конца своих дней вы гнили в тюрьме.

— Итак, я был прав, — он отводит руку и смахивает пепел со своей сигареты. — Я отсидел положенный мне срок и не собираюсь возвращаться обратно.

— Тогда держитесь подальше от моей семьи.

Он морщит лоб, сводя брови вместе. Бросает сигарету себе под ноги и тушит её ботинком, а затем снова смотрит на меня.

— Выходит, ты знаешь, кто я, но я никогда не видел тебя до прошлого вечера?

— Этот разговор закончен.

Я поворачиваю дверную ручку.

Он делает выпад. Но прежде, чем я успеваю закричать, он зажимает мне рот рукой и хватает меня за другую руку. Его чёрные глаза впиваются в мои.

— Девочка, я же сказал, что не собираюсь причинять тебе боль и не планирую этого делать, но ты начинаешь меня раздражать. У меня появилось ещё больше вопросов, требующих ответа. Ты расскажешь то, что мне нужно, тогда все пройдет гладко, — не сделаешь этого и продолжишь нести околесицу, у нас будут большие проблемы, поняла меня?

Когда я меряю его злобным взглядом, он встряхивает меня.

— Значит так, как только ты немного успокоишься, расскажешь, как так получилось, что ты знаешь меня, а я никогда не видел тебя до прошлого вечера.

Его бездушные глаза буравят меня довольно продолжительное время. Он не убирает руку с моего рта, пока я не делаю глубокий вдох носом, и моё тело не начинает покидать скопившееся напряжение, бурлящее во мне мгновение назад. Я киваю, обещая, что буду вести себя хорошо, и он не спеша меня отпускает.

— Я была там. Я видела, как вы увели Санни в её комнату. Вы вышли и оставили деньги на столе, как будто она была какой-то шлюхой, а не ребёнком. Таких людей, как вы, должны кастрировать и держать в тюрьме до самой смерти.

Он хмурится, сводя брови вместе. Затем на его обветренном лице появляется изумленное выражение. Он вскидывает бровь.

— Что именно, по-твоему, я делал с твоей сестрой?

— Вы насиловали её.

— Господи Боже! Почему, чёрт подери, ты так думаешь? Твоя мать несла этот бред про меня?

Нехотя я отвечаю:

— Нет.

Внезапно, мой мир начинает меняться. Серьёзное выражение на его лице на секунду выбивает меня из колеи.

— Санни не разговаривала несколько дней после того, как вы приезжали. Почти ничего не ела и все время плакала. Она не рассказывала мне, почему, но вы что-то делали.

— Ты была там каждый раз, когда я навещал её?

— Только несколько раз.

— Где?

Борясь с гневом, сдавливающим мою грудь, я выплевываю:

— В шкафу.

Долгое время он просто смотрит на меня. Затем пересекает комнату, направляясь к окну, и закуривает ещё одну сигарету.

— Сколько тебе лет? Ты выглядишь старше, но тебе не может быть больше... восемнадцати? Ты наверняка была слишком маленькой, чтобы помнить меня.

Мне ненавистно отвечать на его вопросы. Такое чувство, что мой мир сошёл со своей оси и то, в чем я была уверена, внезапно подвергается сомнению, но мне нужно знать правду.

— Мне двадцать два.

Его тело каменеет. Он поворачивается и изучает меня так, будто я лгу, ищет доказательства на моей коже или в моих глазах.

— Чёрт. Ты серьёзно?

Он отводит взгляд и делает затяжку. Медленно выпускает дым изо рта и наблюдает за кольцами, словно они открывают секреты понятные лишь ему одному. Затем отводит от себя сигарету и смотрит на тлеющий кончик.

— Я слышал о той хрени, что несли мои братья, — бормочет он, — но я никогда в это не верил. О ней. О нем. Но, должно быть, всё так и было, раз она захотела уйти.

Затем он тяжело вздыхает и кивает.

— В этом не было никакого смысла. Она любила меня, ей нравилась та жизнь, что мы вели.

— Вы насиловали мою сестру или нет?

— Ты на полном серьезе спрашиваешь, не насиловал ли я собственную дочь? — он бросает на меня убийственный взгляд — Нет. Я могу быть дерьмовым отцом и злобным сукиным сыном, но, чёрт возьми, я никогда не трону ребёнка. Я зарою любого, кто осмелится навредить моей Санни.

Эти слова сносят меня, как товарный поезд.

— Вашей Санни?

Она его дочь.

— Да.

Шестеренки в моей голове вращаются все медленнее и медленнее, скрежещут и внезапно с лязгом останавливаются. Я не хочу в это верить. Он запросто мог навешать мне лапшу на уши. Но вынуждена признать, я много раз задавалась вопросом, права ли я относительно того, что на самом деле произошло несколько лет назад.

Я начинаю хвататься за соломинку.

— Тогда для чего нужны были деньги?

— Для чего же ещё? Деньги для неё и твоей мамы. Гребаный алименты.

— Но после того, как вы уезжали, она была сама не своя. Всякий раз. И никогда не признавалась, почему так.

— Поэтому ты просто предположила, что я насиловал собственного ребёнка? Срань Господня, — он качает головой. — Санни просила взять её с собой. Но я не мог. Моя жизнь была слишком опасна. Я говорил ей это. На моей спине всегда было чересчур много мишеней.

— Я... Я... — у меня голова идет кругом. Внезапно все это предстает передо мной в ином свете. Моя ненависть к нему постепенно угасает. Я даже слышу нотки горечи в своём голосе, когда спрашиваю: — Если вы её отец, тогда где, чёрт возьми, вы все это время были?

Он пожимает плечами и избавляет меня от своего пронзительного взгляда.

— Каждый раз, когда я навещал её, я подвергал ее и твою мать риску. Когда клуб оказался в дерьме по самые уши, я знал, что мне придётся разорвать отношения. Иначе я либо потеряю их, либо похороню. Поэтому я сделал выбор, с которым смог бы жить.

— Почему моя мать прятала меня от вас?

— Потому что она прятала свои грехи, она была умна. Она понимала, стоило мне узнать, что, пока я сидел за решеткой, она спала за моей спиной с человеком, которому я доверял, я бы убил их обоих. Она всегда навещала меня в тюрьме. Вроде бы, она какое-то время серьёзно болела и не могла посетить меня с визитом, но затем, как обычно, начала приходить каждую неделю, правда, вела себя до безумия странно, настаивая на супружеских свиданиях, тогда как раньше ей, казалось, было на них наплевать. Я подумал, что она хотела забеременеть, возможно, в то время ей нужен был не я, а нечто большее, что сделало бы её счастливой. Но потом, когда она забеременела твоей сестрой, она наплела мне какую-то чушь о том, что не сможет меня дождаться, как обещала. Что она больше не хотела такой жизни, она была матерью. Я не должен был ей верить. Моё нутро подсказывало мне, что это была ложь. Твоя мать была байкерской сучкой до мозга костей. Но она всегда придерживалась именно этой истории.

— Я не понимаю.

— А понимать тут особо нечего, — он смотрит на свою сигарету и перекатывает её между пальцами. — Моя старуха спала с моим лучшим другом, а ты — прямое доказательство того, что он меня предал.

Глава 40

Правда не всегда дарует душевный покой. Иногда она пробуждает вас ото сна, в котором вы бы хотели провести всю свою жизнь.

МАВЕРИК

Войдя в часовню и захлопнув за собой дверь, я бросаю:

— С какого хрена такая важность?

Мой взгляд пробегает по Уизу, который держит в руке папку, а затем перескакивает на Таза, стоящего перед огромной, начищенной до блеска металлической эмблемой «Предвестников Хаоса», которая висит на стене. Его руки скрещены на груди, а на лице прекрасно знакомое мне выражение. Его голова повернута к символу нашего клуба, и он готов сделать то, что получается у него лучше всего, — избавить клуб от какой бы там ни было проблемы.

Дверь снова открывается, и в помещение входят Эдж и Гриз.