Война против буржуев, начавшаяся в феврале 1917 года, идеально подходила к тому пониманию свободы, которую, по мнению низов, несет революция. Свобода понималась ими как воля, то есть вседозволенность и право действовать по своему произволу. Свобода была вырвана из рук царя и «буржуев», и любая попытка ограничить ее служила оправданием нового насилия.
Обыски стали обычным явлением – солдаты приходили арестовывать чиновников и армейских офицеров, искали оружие; некоторые квартиры обыскивали по три раза в день. Когда однажды ночью пришли за генералом Григорьевым, который был дома один, тот, прежде чем открыть, надел колпак и фартук своего повара. Изображая повара, он водил солдат из комнаты в комнату в безрезультатных поисках генерала.
Графиня Клейнмихель, которая устраивала у себя дома небольшую вечеринку для друзей, вовремя предупрежденная слугами, укрылась от толпы в доме напротив, где жил один из ее гостей. Оттуда они наблюдали, как солдаты с удовольствием трапезничали в ее доме. Графиня несколько дней провела у друзей, но и туда каждую ночь являлись шайки солдат. В итоге графиню арестовали, некоторое время продержали в Думе, а затем позволили вернуться в дом, который был разграблен и превращен в ночлежку для солдат. Ей было оставлено две комнаты, которые она делила со своими слугами. Парадная лестница была превращена в тир, мишенями служили большие портреты Романовых. На портрете императрицы Елизаветы Петровны во рту прорезали дырку и вставили туда папиросу, Екатерине Великой отрезали нос. Луи де Робьен, молодой француз из посольства, посетил графиню, которая вооружилась пистолетом и сообщила Робьену, что застрелится при необходимости. В семьдесят пять лет, добавила она, «следует уметь умирать». Она распродала все имущество, чтобы выжить, но отказывалась покинуть Петроград до окончания войны, поскольку хотела доказать безосновательность слухов, будто она симпатизирует или даже шпионит в пользу Германии.
Все три брата последнего мужа графини были убиты. Одного из них, двадцатипятилетнего офицера лейб-гвардии Гусарского полка, постигла особенно жестокая участь: солдаты выкололи ему один глаз и заставили смотреть, как убивают его товарищей офицеров; затем ему выкололи второй глаз, переломали руки и ноги и два часа мучали, поднимая на штыки и избивая прикладами, пока он не испустил дух. Двое племянников графини также были убиты: один, бывший камергер двора, – матросами в Крыму, второй – большевиками на Кавказе.
2 марта 1917 года во Пскове, за десять минут до полуночи, царь Николай II, надеясь остановить разрушение армии и беспорядки в столице, подписал отречение от престола в пользу своего брата великого князя Михаила Александровича. Роковое царствование завершилось. «Кругом измена и трусость, и обман», – записал Николай в дневнике. Великий князь Михаил после недолгих колебаний также отказался от короны, отчасти, видимо, не будучи уверен, что своим согласием переменил бы ситуацию. Однако он дал понять членам Временного правительства, что примет корону, если она будет предложена ему демократически избранным Учредительным собранием, которое установит образ правления в России. Радость при известии о падении монархии в Петрограде, Москве и других крупных городах толпа выразила разрушением царских знаков и символов, свержением статуй, срыванием портретов и уничтожением императорских орлов.
«Все участвовали в этой революции, – ликовал кадет князь Евгений Трубецкой в газете «Речь» 5 марта, – все ее делали, – и пролетариат, и войска, и буржуазия, даже дворянство». Свекровь княгини Кантакузин выражала энтузиазм по поводу «разрушения всех старых традиций». Княгиня заметила, что у кучера старой дамы была красная лента, демонстрировавшая ее политические симпатии. Красные транспаранты и флаги украшали дворцы, особняки и дорогие экипажи, перевозившие по петроградским улицам элегантно одетых дам и господ. Великий князь Кирилл Владимирович лично водрузил красный флаг на крыше собственного дома на улице Глинки. Для многих подобные акты означали истинную поддержку революции, но часто еще и служили, по словам князя Андрея Лобанова-Ростовского «своего рода паспортом» для защиты от ярости толпы.
У графини Ирины Татищевой радость дворян вызывала недоумение. «Я не могла, да и до сих пор не могу понять, – писала она в своих воспоминаниях, – как они не сознавали, что, рубя сук, на котором сидят, сами рухнут в пропасть».
Великий князь Михаил посетил графа Сергея в Фонтанном доме вскоре после того, как отказался от трона. Граф нашел его решение разумным, о чем сообщил в письме великой княгине Ксении. Однако дочери в Кутаиси он писал: «Я выразить не в силах переполняющие меня чувства в виду самоубийства русской государственности, ибо власть никто не вырывал, а только поднял с земли бессильно лежащую… Теперь мы сидим, предоставленные полному произволу толпы и войска без дисциплины».
Мария разделяла чувства отца: «Благодарю Бога, что Государь отрекся. Но душу раздирает слышать радость и манифестации. Помоги ему Господь. Ни один государь не сделал того, что он сделал, и все гибли в подобных случаях…»
Вскоре всех их охватили мрачные предчувствия. Фонтанный дом теперь охранял особый наряд полиции. Дмитрий и Ира пребывали в унынии и страхе, говорили о необходимости как можно скорее оставить Петроград и переехать в относительно спокойную Москву и вскоре так и поступили. Граф Сергей считал опасения за собственную безопасность унизительными для семейной чести. Он был огорчен поведением великого князя Николая Михайловича, внука императора Николая I, который открыто приветствовал революцию и убеждал остальных Романовых отказаться от своих земель в пользу нового правительства, собираясь участвовать в выборах в Учредительное собрание по спискам Союза крестьян и землевладельцев. Избирательная комиссия, однако, отказала ему в праве участвовать в избирательной кампании, отказав всем великим князьям еще и в праве голоса. Когда в начале мая французский посол Морис Палеолог приехал попрощаться с великим князем, у того от былого оптимизма уже не осталось и следа.
– Вы очень мрачны, ваше высочество, – заметил отъезжающий посол.
– Не могу же я забыть, что я висельник!
Великий князь Николай Михайлович имел все основания беспокоиться за свою жизнь: вместе братом Георгием и кузенами Дмитрием Константиновичем и Павлом Александровичем, братом Александра III, он был расстрелян в Петрограде в начале 1919 года.
Большинство Голицыных были тогда в Москве. Сергей Голицын – младший, внук «мэра», услышал о революции в больнице, где приходил в себя после операции аппендицита. Его мать была рядом, когда хирург вошел в палату, восклицая: «В Петрограде революция!» Сергей не мог понять, отчего взрослые приняли новость с такой радостью. «Мне казалось удивительным, как это вдруг – царя, у которого столько орденов, – и прогнали…» По дороге домой Сергей заметил, что трехцветные царские флаги, которые украшали все дома и трамваи, когда он ехал в больницу, исчезли и сменились красными флагами. Отец Сергея Михаил был на службе, когда пришла новость об отречении, которую встретили аплодисментами и криками радости.
«Мэр», его сын Михаил и жена Михаила Анна поддержали революцию, веря, что война теперь будет выиграна, Россия станет сильнее, а крестьяне заживут лучше и свободнее; жена «мэра» Софья и ее брат Александр не разделяли их радости. «На душе смутно и нехорошо. Не могу свыкнуться, что царя нет и что он, оплеванный, всеми брошенный, должен спасаться в Англию! А что даст нам эта якобы свобода? Отнятие земли, разрушенные усадьбы и всякие другие насилия».
Брат Михаила Александр разделял его оптимизм. Вскоре после революции он оставил Москву и уехал в родовое имение Петровское, где проводил много времени, разговаривая с крестьянами о революции и отвечая на их вопросы. Александр поступил на службу к Временному правительству в качестве комиссара, ответственного за реорганизацию управления Звенигородского уезда. Впрочем, вскоре, как и многие другие дворяне, Александр потерпел неудачу и бежал из деревни, а потом и из России. Оглядываясь на те события, он писал: «Революция не была для нас неожиданностью, мы понимали, что она неизбежна <…> однако мы не ожидали, что она произойдет во время войны, и не могли себе вообразить, что она примет такие формы. Мы все слишком боготворили русский народ, и как мы ошибались!»