Я никогда не встречал такой женщины. Которая бы задвигала свои «хотелки» подальше и была предана непутевому мужу. Как она за этим долбоебом бегала, как его пьяного из клубов забирала, отпаивала, ухаживала. Никогда и слова против ему не сказала, даже когда он бил её в горячке, все равно терпела и оставалась рядом. И, возможно, он тоже её любил, только какой-то совсем уж садистской любовью.

Чем дальше, тем больше я сходил по ней с ума. По ямочке на подбородке, по красивым миндальным глазам чистого карамельного цвета, по этим всегда прикрытым векам, по осанке, по этим тонким пальчикам … Плохо мне было, очень плохо, а тут ещё и отец умер, и я совсем крышей поехал.

Однажды он пригласил меня к себе, якобы побухать за жизнь. Ну, побухали. Он нажрался и весь вечер её гонял: то налей, то принеси, то поговори, то заебала. Я уже и сам ему хотел втащить, чтобы он успокоился. Но, друг — раз, законный муж — два, партнер по бизнесу — три. Как сейчас помню, как он блевал в туалете, а она за ним убирала. Спокойно, без раздражения, молча, как за ребенком своим. На меня смотрела грустно, устало. Я так хотел её защитить — от этих эмоций, от этих чувств, от уебка этого. Сделать счастливой, той, какой она заслуживала быть. И я зачем-то тогда тоже остался и продолжил пить.

Уже ночью, когда Артем видел десятый сон, храпя в спальне, я решился. Сначала вопросы начал ей задавать, и она по обыкновению от них уходила, потом уже открыто уговаривал её уйти ко мне. Она просила: «Слава, не надо, пожалуйста, пожалуйста, Слава, не надо». Не хотела, чтобы я черту эту переступал, чтобы сделал её недостойной женой. А я уже вообще ничего не соображал, и её отказы меня только злили. Я тогда неправильно сделал. Нужно было просто подождать, когда она от него уйдёт, и потом уже её спокойно взять. Но молодость, глупость, чувства. Она меня умоляла, чтобы я ничего не делал, чтобы даже не подходил к ней, а я не слушал.

В итоге всё получилась как нельзя паршиво. Голову мне снесло, и я на неё залез против воли. Раздевал, целовал, руки выворачивал. И понимал, что так не хочу, что хочу её совсем не так, но уже остановиться не мог. Возможно, когда она от меня отказывалась, меня это больно задевало. И я был зол, что она сопротивляется, ведь в душе ко мне неравнодушна. Я её не бил, только насильно поимел. Никогда не забуду, как по этой красивой ямочке на подбородке слезы текли, как ресницы длинные от этих слез слипались, и тот взгляд боли, которым она в стену смотрела. Когда кончил, то чуть сам не заплакал от того, что наделал.

А когда кровь увидел… В общем, ей стало плохо, и я вызвал скорую. Естественно, что Артема пришлось на ноги поднимать. Сам ему всё сказал, получил от него по морде, конечно. Но даже тогда понимал, что если бы мою жену кто-то изнасиловал, то убил бы… А он только бровь мне рассек, да орал как шавка. Не любил он её.

Потом в больницу приехал, ждал на морозе у дверей часа четыре, пока ясно будет, что с ней. Протрезвел уже, и врачи пустили погреться, сказали, что у неё случился выкидыш. Три месяца ребеночку было. Артем не знал — она ему не говорила, может быть, боялась, что заставит сделать аборт. Почему они тогда не стали дело заводить про изнасилование — без понятия. Возможно, Аня тогда не хотела выносить это на всеобщее обозрение, а сейчас — не знаю, может, что-то изменилось. После этого случая я её не видел. Сам не хотел — было стыдно.

Вот такая история. После этого мы с Артемом уже не были друзьями. Я чувствовал, что потихоньку и помаленьку он меня из бизнеса «выносит». Конечно, первое время я сопротивлялся, целый год пытался с ним бодаться — не помогло. Работа не шла уже так, как раньше. А потом он мне прямо всё сказал, что если не свалю — заведёт уголовку. Про то, что он деньги начал мутить, я давно знал, но значения не придавал. И тогда он впервые пригрозил своим отцом. Надо было по-хорошему валить, но я «хлебное место» не хотел бросать, стал с ним ругаться. А ругаться с ним не очень продуктивно. Кончилось тем, что на меня завели какое-то дело, попросили свалить и бизнес оставить, а ещё и моральный ущерб выплатить. И друзья у него были уже другие, братки какие-то. Вот я и отдал всё, переписал долю в бизнесе, отдал квартиру, машину новую и свалил.

–––––––––-

Так что… Любил я. И уважал, и ценил, и было всё это говно у меня. Но получилось так, как получилось. Жаль, что Саша меня не послушал, и что я вот так поступил с ним — тоже жаль. Чем-то он мне её напоминал, хоть и ямочки той не было и глаза другие, и губы разные совсем, но ощущения похожие. Хотелось их обоих защитить от чего-то. И даже это чувство было похожее, что я снова, своими же руками, «убил» очередную «Аню». Не простит он уже, наверное, меня, как и она не простила.

И, конечно, вопросы были открытыми. Почему она фамилию поменяла на Ларионову — новый муж? И почему именно сейчас написала заявление — Потапов настоял? Да и вообще, что с ней, где она, с кем живет, что обо всём этом думает…

Вечером в дверь позвонили. Саша всегда стучал, значит это не он. В глазке я узнал его отца — Андрея Николаевича. Стоял прямо, вскинув голову, а рядом какие-то мужики. Ну, понятно. Он знает, что я ему открою, что не зассу, вот и пришел домой. Да и похуй. Открыл дверь. Первый абмал ввалился так, что снес вешалку со стены в коридоре. Удар в лицо, следующий поддых, я согнулся, упал. Били беспорядочно, сильно, больно, но со знанием дела. Не убить, не покалечить — но «суть» донести, чтоб хорошенько понял, за что. Я не отбивался. Со стороны это было похоже на то, что я ждал их в гости именно с такими «подарками». И когда я уже кровью харкал, они остановились. Надо отдать должное Андрею Николаевичу, лишнего он пиздеть не стал.

— Ты думаешь, что я позволю такому гандону, как ты, на сына руки распускать? — он сел рядом на корточки. — Думаешь, я тупой и не понял, из-за чего он тогда в больнице оказался? Ты же ему, сука, в этот раз чуть челюсть не сломал! Ещё раз я тебя рядом с ним увижу — убью, ты меня понял?

Я выплюнул кровь на затоптанный грязными ботинками линолеум.

— А если ЕГО рядом со мной? Сашу-то, поди, не спросили, чего он хочет.

Андрей Николаевич не церемонился, схватил за волосы и ударил.

— Да мне насрать, что он там хочет, я ТЕБЯ предупреждаю, ещё хоть раз увижу или узнаю — убью, суку, понял?

Я не стал отвечать. Получил ещё по голове ногами и отключился. Ещё одна моя «Аня», маячившая перед глазами, канула в небытие вместе со мной.

========== Часть 9. ==========

POV Саша.

Отец орал благим матом, врач прямо на кухне штопал губу, а я молчал. Всё правильно папа говорит — не тот Слава человек, который кого-то любит, ценит или уважает. Хам, гомофоб и чертов насильник.

Не стоит его «люблю» ничего. Бесчувственная скотина просто, вот и всё. Но от осознания этого всего легче не становилось, обида не уходила. Зачем? Зачем бить человека, если он тебе хоть чуть-чуть дорог? И как можно изнасиловать человека, а потом, как ни в чем не бывало, жить дальше? Почему в нем так много жестокости, просто бездонная пропасть из агрессии и злобы какая-то? Я разве хоть раз ему сделал что-то плохое? Ни разу. И было так обидно, что меня оценили не дороже какого-нибудь пьяного проходимца, которого можно вот так безразлично ударить. Как будто я ему дорогу перегорождаю, и он на автомате отшвырнул меня, чтобы я с пути сошёл, просто потому, что сказать ему лень, а идти очень нужно. Он даже не дернулся, чтобы мне помочь, даже бровью не повел. А боль была адская, думал, что лишился всех зубов разом. Ладно, хоть без перелома обошлось, только губа порвалась, да шрам останется. Но шрамы же украшают мужчин?

Я храбрился, хотя хотелось выть. И я ждал, когда уже меня оставят в покое, и я смогу лечь на кровать и провалиться куда-нибудь, желательно — подальше отсюда. Пить мне запретили, поэтому я даже не надеялся, что станет легче. Придётся «пережевывать» произошедшее не один и не два раза.

В тот момент, когда Слава признал, что изнасилование было — что-то внутри меня оборвалось. Хрустальная ниточка, которая звенела от напряжения, вдруг лопнула и разлетелась в разные стороны. И Слава упал туда же, куда упал этот Миша. Они оказались будто на одной ступеньке. Трахать, подчинять, бить… И было так больно осознавать, что с этим ничего уже не поделаешь. Хотелось кричать — «Слава, зачем? Зачем? Как мне теперь всё это принять?!»