- Хорошо, Эрик. Только нужно кое-что поправить, а то над нами будут смеяться, - и своими острыми пальчиками Красавчик коснулся головы фон Бюрена и ловко спрятал в "катогэн" выбившиеся стальные пряди.
- Не нужно, Рене, дома меня ждет куафер, - смутился суровый фон Бюрен. И я подумал - все-таки я хороший зельевар. Никто, конечно, не упал ни к чьим ногам - это было просто невозможно. Но если между нашим графом и Натальей плавился воздух и летели искры, - эти двое мужчин смотрели друг на друга - как в зеркало. И все не могли отвести глаз.
На другой день с заднего двора стартовала подвода, груженная нарядами и графскими шляпами. Кейтель, напыщенный и счастливый, уезжал в Петергоф. Граф собирался проделать тот же путь в составе кавалькады придворных, отправлявшейся от Летнего дворца.
Я провожал взглядом облако пыли, летевшее за уходящей подводой, когда ко мне подошла Мария - та самая горничная, когда-то спасенная мною - и предложила, прямо глядя мне в лицо ясными глазами:
- Хотите посмотреть, как они поедут? Ее величество, наш граф и все-все?
- Вам было мало графа у нас дома, Мария? - удивился я.
- Но там же будут - все, весь свет!
Я подумал - странное желание - смотреть добровольно на выезд полусотни типов вроде фон Бюрена или князя Черкасского, когда-то угостившего меня плетьми. Да еще толкотня в толпе народа...
- Нас там затопчут, Мария, - предупредил я. Мария сделала круглые жалобные глаза - я сразу понял, у кого она научилась этому фокусу - и взмолилась:
- Пойдемте, Бартоло! Нас никто не затопчет, мы будем смотреть на выезд с крыши дома, нас пустит мой знакомый, лакей господ Хитрово. Я боюсь идти одна, без провожатого, а посмотреть так хочется...
Я не смог отказать этой девушке. Не так уж часто выходил я из дома, и прогуляться в компании очаровательной спутницы, а заодно помахать графу на прощание с крыши господ Хитрово - не самая дурная идея.
Мы вышли на крышу через слуховое окно - я, Мария и еще с десяток таких же любопытных, по большей части лакеи и горничные окрестных господ. Мы стояли среди труб и смотрели вниз - пока еще никто не спешил ехать.
- Что-то давно не видно у нас господина Десэ, - проговорил я, изображая подобие светской беседы. Мария оперлась ладошкой о выступ трубы и отвечала, почему-то зардевшись:
- Мы виделись с ним вчера. Гуляли, вот как с вами. У господина Десэ все хорошо, только он собирается вернуться домой, на родину.
Мне стало не по себе.
- Он что-то обещал вам, Мария? - спросил я хрипло.
- Как вы узнали? Он обещал забрать меня с собой, в свою страну. Сказал, что граф даст мне вольную. Ой, едут, едут!
На проспекте показались первые всадники, и Мария уже не отрывала глаз от процессии.
- Он обещал сделать вас госпожой Десэ? - спросил я, терзаемый дурным предчувствием. Мария только отмахнулась от меня:
- Не гневите бога, дворяне не женятся на крепостных. Смотрите, ее величество, в такой роскошной-роскошной карете, и рядом на коне - ее граф фон Бюрен. Как я и думала - мрачен и прекрасен...Госпожа фон Бюрен - даже отсюда видны ее бриллианты... И цесаревна Лисавет - как же она хороша...
Фон Бюрен держался в седле как наследный принц - недаром наш граф называл его кентавром. В конной ипостаси он и в самом деле смотрелся превосходно.
- Смотрите, карета княгини Натальи. А вот и наш граф! У него вот-вот улетит шляпа!
- Ваш граф в седле - как мешок с сами знаете чем, а наш - настоящий шевалье, - с гордостью признал подошедший к нам лакей в ливрее цветов фон Бюренов. Я не стал возражать - Красавчик наш в седле не очень-то соответствовал своему прозвищу - а вот Мария пожелала лакею свалиться с крыши.
- Смотрите, княжна Черкасская! - воскликнула Мария, - Узнаете свою обидчицу?
Я узнал - семипудовая обидчица за прошедшие месяцы сделалась еще толще.
- За что ее не любит наш граф? - спросил я.
- А вы не знали? Княжна Варвара была его невестой, да только граф так и не женился на ней.
- Не любит толстеньких? - догадался я.
- Ваше сокровище не подошло Черкасским, - пояснил за Марию ехидный лакей, - карты, бабы, долги, да и роду не самого замечательного - вот и дали от ворот поворот.
- Лететь тебе с крыши, - пригрозила Мария, - наш и сам-то не больно хотел. А уж как княгиня Наталья этого не хотела...
Я представил, как она этого не хотела - не стоило и уточнять, в чем не-хотение выражалось.
Внизу по проспекту ехали уже какие-то незначительные личности, и Мария засобиралась домой. Мы спустились на улицу и задворками побрели к дому. Встреча Марии с Десэ не давала мне покоя.
- Не боитесь вы ехать во Францию с таким человеком, как господин Десэ? - спросил я ее.
- Не во Францию, а в Британию. Он обещал мне волю, безбедную жизнь - вы же все равно не поймете, что это для меня, вы немец.
- Я не немец, - возразил я, - но я и правда, не понимаю. Он просит за это каких-то услуг от вас?
- Просит - от меня? Вы смеетесь, Бартоло? Десэ просит услуг - у графа - меня ли, бедную ли Хеду. Сами мы не решаем ничего. Нам велят - и мы пойдем хоть с Десэ, хоть с самим чертом. Мы - дворня.
Слово "дворня" она произнесла по-русски. Я не уверен, понимала ли Мария, что ей грозило. И мне горько говорить об этом сейчас, но я, трус и дурак, не посмел предупредить ее об участи, которая ее ожидала. Я только проклял в очередной раз патрицианскую мораль графа и пожелал ему свалиться с лошади по дороге в Петергоф.
- Раз вы немец, вы читаете по-немецки? - задумчиво проговорила Мария.
- Говорю же, я не немец, - напомнил я, - мы, Климты, фламандские евреи.
- И по-немецки вы, Климты, не читаете? - уточнила Мария.
- Отчего же, читаем, - пожал я плечами. Мы остановились возле куста цветущей сирени, пьянящий запах обнял нас, Мария заглянула мне в глаза и улыбнулась, чуть склонив голову к плечу - совсем как Рене:
- Прочтете мне одну записку? Я по-русски хорошо читаю, хоть и не глазами, а вслух, а по-немецки - пока никак...
- Я попробую, - отвечал я, весь под обаянием момента - аромат сирени, красивая девушка, тайна... Мария извлекла из корсажа белый треугольничек - дорогая, плотная бумага - и протянула мне:
- Только не выдавайте меня, Бартоло.
Я развернул конверт - видно было, что листок этот смяли, расправили и затем сложили заново. Кое-где бумага обуглилась и была серой от пепла. Я узнал почерк нашего графа - острые буковки, как следы птичьих лапок - что-то зачеркнуто, что-то приписано сбоку корявыми каракулями, парочка клякс...
- Вы что, украли черновик его письма? - удивился я, - И зачем?
- Я не украла, я взяла из печки, - поправила меня Мария, - что в печке, то уже ничье. Ну Бартоло, это же так интересно! Что там?
Я понял, что пробудило в Марии такое любопытство - интригующая первая фраза, ее-то любознательная горничная наверняка сумела разобрать. Я прочел дальше, и понял, что Марии незачем знать, о чем это письмо. И мне, наверное, тоже незачем.
- Он пишет, как проигрался фон Бюрену в карты, - сказал я.
- Так много? - Мария имела, наверное, в виду, что письмо большое.
- Он и проиграл - так много. Сокрушается, жадничает... Сожгите это письмо, Мария, пока Кейтель его не нашел у вас. Или давайте я, - Мария не успела и рта раскрыть, как я порвал листок и бросил клочки на ветер - в дым опадающей сирени.
- Вы клистирная трубка, Бартоло, вот вы кто, - зло сказала Мария и пошла прочь, делая вид, что больше меня не знает. Я дал ей отойти подальше, закопал носком туфли в пыль обрывки письма и пошел следом. Я и до сих пор помню это письмо, как будто сам его написал - и да, вот такая я клистирная трубка.
"Густав, Огюстен, Гастон, Гасси - мой неистовый Гасси, помнишь ли ты еще обо мне? О бедном своем Рене, опутанном узами легкомысленной и бесполезной службы. Пока ты самозабвенно шпионишь во благо отечества, мы, ничтожные, изнемогаем в девятом круге придворных празднеств. Благословенная госпожа Л., моя божественная Керубина, всеми своими хрупкими силами помогает твоему бездарному брату не утонуть в этой бурлящей купели. Помощь ее неоценима. А когда я вижу своего давно утраченного ангела в ее прекрасных глазах - в такие моменты я почти счастлив. Впрочем, грех жаловаться, жизнь моя выстроена теперь таким образом, что я почти всегда почти счастлив. Все в ней складывается именно так, как я сам того хочу.
