- Вернитесь в постель, ваше сиятельство, вы простудитесь у окна, - напомнил я, - надеюсь, ваша дуэль закончится ничьей.
- Ты же видел его лицо? - Рене послушно забрался под одеяло и откинулся на подушки, - Лицо Гасси? Он проиграл, и поймет это очень скоро. От него пахло смертью.
- А я надеюсь, что больше смертей не будет - довольно с нас Десэ и несчастной Марии, - отвечал я, сам не веря в сказанное. Гасси подал в отставку, простился с придворными и отправился умирать - надеясь, что и неверный брат его последует за ним, в Валгаллу, на Авалон...А неверный брат - уже смотрел через голову его на другое.
- Эрик примчался ко мне - один, верхом, ночью, под снегом, - мечтательно проговорил Рене.
- Убил человека ради вас, - дополнил я, - чего желать вам еще? Перед вами лежат все мечты.
- Так нельзя, Бартоло. Нельзя в это верить, - Рене закинул руки за голову - мелькнули пропитанные кровью повязки, - Я расскажу тебе одну притчу. Кстати, я слышал ее от нашего фон Бюрена - он кажется недалеким малым, но обожает вот это все - дервишские сказки, восточные легенды. Одна японская девушка пришла к гадалке и спросила - увижу ли я еще своего любимого? Гадалка раскинула карты, или кости, или руны, или что там у нее было - и увидела, что девушке не встретиться с любимым никогда. Но так как гадалке хотелось получить деньги за свой ответ - она отвечала очень уклончиво. Вы встретитесь - отвечала она - когда Токио превратится в лес. Девушка вышла от гадалки на улицу - а как ты уже понял, жила она именно в Токио. В тот день был японский праздник бонсая, и японцы вынесли на улицу свои крошечные домашние деревья - чтобы похвастаться. В Токио в каждом доме есть такое маленькое деревце. И на один день Токио превратился в лес.
- И девушка встретила любимого?
- Конечно же, нет, - горько усмехнулся Рене, - девушка сошла с ума. И не стоит лгать себе - Токио может превратиться в лес, фон Бюрен может приехать ко мне среди ночи, и упасть в мои объятья, и застрелить для меня и одного, и даже двух человек - это ровно ничего не значит, друг мой Бартоло. Ему ничего не стоит - и упасть, и убить. Но Эрик - проданный товар, и любовь его - предмет торговли, за который нужно получать авуары и титулы, и по-другому он - не умеет. Мне нечем с ним расплачиваться. И не стоит сходить с ума, достаточно просто жить дальше. Иди и ложись спать, братец лис. Я уже точно не умру до утра.
Я вышел из спальни - в коридоре, в свете одинокой свечи, Кейтель играл со своей белой кошкой.
- Пойдем спать, Кейтель, - сказал я, - его сиятельству лучше. Он обещал не умереть до утра и отправляет нас спать. Это та самая кошка, что была у Десэ?
- Что ты, Бартоло, - одними губами прошептал Кейтель, - это другая кошка. Просто из того же помета, такая же белая. Ту кошку наш француз в тот же день располосовал на заднем дворе, играл в прозектора. Только его сиятельству об этом не говори.
- Конечно же, нет, - ответил я и пошел спать.
Вечером следующего дня Красавчик уже отбыл на свою службу - вернулся к балетам, балам и фонтанам из шампанского. Счастливый Кейтель при помощи двух камердинеров нарядил его в блистающие золотом одежды, осыпал золотой пыльцой, и мотылек наш умчался навстречу недостижимому своему пламени, почти такой же легкий, как прежде, поддерживаемый лишь драгоценным жезлом гофмаршала и собственным легкомыслием.
Мы зажили как прежде, даже лучше, чем прежде - без Десэ некому стало нагонять страх на прислугу. К моей великой радости, последнее событие заставило и графа, и слуг навсегда позабыть про нутряные килы. По вечерам мы с Кейтелем, как и прежде, резались в карты, только теперь белая кошка спала на коленях одного из нас. Мы обсуждали последние сплетни - повара наши подрались из-за ревности, а новый лекарь Лопухиных насплетничал мне, что прекрасная Наталья опять в тяжести - и угадайте, от кого? Мы предполагали, какую стену своего особняка украсит бедняга Лопухин очередными рогами, а в соседней комнате распевалась оперная дива. То ли Гендель графу наскучил, и он решил совместить приятное с духовным, то ли вновь потянуло на толстушек...
Sono a terra,
ho pochi secondi per vivere
e non puoi andare via ora.
Perchè l'amore, come un proiettile invisibile mi ha abbattuto
e sto sanguinando,
e se te ne vai,
angeli furiosi ti riporteranno a me...
(Я повержен на землю,
И мне остались лишь секунды жизни,
И ты не можешь уйти сейчас.
Потому что любовь, как невидимая пуля,
подстрелила меня,
И я истекаю кровью
И если ты уйдешь,
Взбешенные ангелы вернут мне тебя)
Дива давилась фиоритурами, выпевала тоску свою и боль - по родине, по несбывшимся мечтам, по жестокому бестолковому Красавчику, который наобещал и все-таки не женился. Ария была переделанной кое-как с французского салонной балладой, прежде слышанной мною, еще в Риге.
E non posso alzarmi
da questo letto bagnato
magenta che hai fatto per me...
Che hai fatto per me...
- Мне не подняться уже с влажной от крови постели, которую ты расстелил для меня, - меланхолично, машинально перевел Кейтель.
- Не думал, что у этой арии такие мрачные слова, - удивился я, - я слышал, как дамы пели ее с мурлыканьем, под мандолину.
Внизу ударила дверь, и Кейтель отложил карты и поспешил к своим обязанностям. Он вернулся через минуту - я не успел даже погладить кошку:
- Бартоло, ты срочно нужен! - лицо у Кейтеля было "перевернутое", цитируя образную речь господина фон Бюрена.
Я спустился - наш граф полулежал на козетке, рубашка его была в крови, и к носу он прижимал кровавый кружевной платок, и в другой руке держал листок бумаги, тоже обрызганный кровью. Выглядело пугающе, но это была всего лишь кровь из носа. Я тут же отправил Кейтеля за льдом.
- Это все чепуха, правда? - с надеждой спросил Рене.
- Я не был бы таким оптимистом после ваших недавних художеств, - отвечал я сурово. Кейтель принес лед, и я сделал холодный компресс, - Смиритесь, ваше сиятельство - скорее всего, это одно из неизбежных последствий. И проживете вы теперь уже не так долго, как хотелось бы.
- Зато каждый день будет как последний, - Рене скомкал окровавленный лист и бросил комок на пол, - А Гасси все-таки умер. Мне написал управляющий нашим имением. Господин Карл Густав умер - в болезни и в великой печали. Это цитата, Бартоло, - Рене поддел носком золоченой туфельки бумажный комок. По лицу его текла вода - не слезы, таял лед из компресса. Рене никогда не плакал, оттого, наверное, что просто не умел.
- Мне очень жаль, примите мои соболезнования, - проговорил я.
- Кто это поет? Моя певица? Пусть спустится, я буду ужинать и слушать, - Рене улыбался под своим ледяным компрессом - я видел, как взлетели углы его губ, - Ты поужинаешь со мной, Бартоло?
- Прошу прощения, ваше сиятельство, но мне нездоровится, - отвечал я и не удержался, добавил, - Мне не подняться уже с влажной от крови постели, которую ты расстелил для меня...
- Ты понимаешь? - восхитился Рене, - Понимаешь то, что она сейчас пропела?
- Я просто знаю слова этой песни, - признался я, - разрешите, я все-таки вас оставлю.
В обеденном зале несмело, вполголоса заиграли музыканты.
Рене уезжал на похороны - в свое родовое лифляндское поместье. Золотой мотылек ненадолго превратился в бабочку-траурницу - с ног до головы облаченный в черное, черными были даже его чулки, перчатки и кружевная рубашка.
- Бартоло, забери из лаборатории все, что тебе по душе, - сказал он мне перед отъездом, - когда я вернусь, в этой комнатке уже будет стоять серебряная купель. Мне наскучило мыться в тазу, как бедному родственнику или Людовику Святому.
- Людовик Святой и вовсе не мылся, - напомнил я.
- А я о чем?
Мы стояли в кабинете - на том самом месте, где впервые встретились, и руки Рене лежали на спинке того самого кресла. Теперь он остался один, с ног до головы в черном, позади пустого кресла, и не понять было, печален он или радостен. Вечная белая маска его была - табула раса.
