Ризек метнул на меня злобный взгляд и поднял бокал:

– За Илиру Ноавек! – провозгласил он. – Да проведет ее Ток по тропе подвигов!

Все дружно осушили бокалы. Лакей безмолвно предложил поднос с напитками, но я отказалась: горло заледенело, и я вряд ли смогла бы проглотить хоть каплю. Ризек намеренно повторил слова священника, сказанные на похоронах нашей матери, дескать, не забудь их, сестричка.

– Иди сюда, малышка Кайра. Дай-ка я на тебя погляжу, – произнесла Има. – Впрочем, не такая уж ты и малышка. Сколько тебе исполнилось?

– За моими плечами десять Побывок, – ответила я стандартной формулой, показывающей, сколько сезонов человеку удалось выжить, а не сколько он прожил вообще. – Однако я начала рано, следовательно, мне… да, через несколько дней будет шестнадцать, – уточнила я.

– Ах, как чудесно быть юной и считать дни! – рассмеялась Има. – В общем, ты еще сущее дитя, хотя и весьма долговязое.

Има обладала не столь редким, но настоящим талантом исподтишка уколоть собеседника. Назвать меня «дитя» было самой безобидной шпилькой из ее арсенала.

Улыбнувшись, я направилась к камину.

– Лети, ты ведь знакома с Кайрой, не так ли? – спросила Има у своей дочери.

Лети Зетсивис оказалась на голову ниже меня, но старше на несколько сезонов. На шее у нее висел кулон: жучок-фензу в стеклянном шарике. Мертвое насекомое до сих пор светилось.

– Нет, – ответила Лети. – Я бы пожала тебе руку, Кайра, но…

Она дернула плечиком. Словно в ответ тени метнулись к моему горлу. Я подавила стон.

– Будем надеяться, что ты никогда не заслужишь подобной чести, – холодно вымолвила я.

Лети вытаращила глаза, и в зале вдруг сделалось тихо. А я сообразила, что сыграла на руку Ризеку: он хотел запугать своих приближенных с моей «помощью».

И у него это получилось.

– У твоей сестры острые зубки, – сказала Има, взглянув на Ризека. – Не позавидуешь твоим врагам.

– Как и друзьям, – заметил Ризек. – Я пока не успел объяснить ей, в каких случаях не надо кусаться.

Я нахмурилась, но прежде чем мне удалось «укусить» кого-нибудь снова, они уже сменили тему разговора.

– Как поживает последняя партия новобранцев? – осведомился Вас у Вакреза.

Кузен был высоким и красивым, но в уголках его глаз уже появились морщины, сохранявшиеся даже тогда, когда он не улыбался. Глубокий шрам в форме полумесяца темнел на его щеке.

– Сносно, – ответил Вакрез. – А пройдут первый раунд, станет еще лучше.

– Ты поэтому собрался нас навестить? – спросила Има.

Армия разбила лагерь около Рубежа, в нескольких часах пути от Воа.

– Нет. Доставил сюда Керезета, – Вакрез кивнул на Ризека. – Младшего, я имею в виду.

– А его шкурка хоть немного задубела? – спросил Сузао, грубый, как кожа Панцырника, коротышка, испещренный шрамами. – Когда мы его поймали, он был неженкой, чуть тронешь – оставишь синяк!

Присутствующие рассмеялись. Я вспомнила, как выглядел Акос и его всхлипывающий, коленопреклоненный брат. И запекшуюся кровь на руке Акоса – первый знак совершенного убийства. Мне он слабаком не показался.

– Не таким уж он был и слюнтяем, – недовольно возразил Зег Радикс. – Иначе как бы он одолел моего брата?

Сузао отвернулся.

– Уверен, что никто не хотел оскорбить память Кальмева, Зег, – вступился Ризек. – Мой отец тоже погиб от руки недостойного, – он отхлебнул из бокала. – А теперь, прежде чем мы сядем за стол, я предлагаю хорошенько повеселиться.

Я недоверчиво посмотрела на открывающиеся двери. Что бы Ризек ни подразумевал, вряд ли это окажется действительно весело.

В зал вошла женщина, от шеи до лодыжек затянутая в темный облегающий костюм, подчеркивающий каждый мускул и сустав. Ее глаза и губы были обведены чем-то вроде пастели вульгарных тонов.

– Мы с сестрами приветствуем шотетов от имени планеты Огра! – произнесла она скрипучим голосом. – И мы для вас станцуем.

Женщина хлопнула в ладоши. Все огни, включая светлячков-фензу и пламя в камине, разом потухли, зал погрузился в темноту. Огра, покрытая вечной тенью, была самой загадочной планетой галактики. Ее жители очень редко допускали к себе чужаков, и даже хитроумные следящие устройства не могли проникнуть в огрианскую атмосферу. Самое большее, что могли получить любопытные, это спектакль вроде нынешнего. В кои-то веки я была благодарна Ризеку за его стремление предаваться инопланетным удовольствиям, запретным для остальных шотетов. Если бы не двоемыслие брата, мне бы никогда в жизни не удалось насладиться таким зрелищем.

Я ждала, привстав на цыпочки от нетерпения. Меж пальцами танцовщицы, продолжавшей хлопать в ладоши, зазмеились тонкие завитки света. Она развела руки в стороны. На одной ладони заплясали оранжевые язычки пламени, на другой – синеватые горошины фензу. Пастель, которой были обведены глаза и губы танцовщицы, замерцала. Женщина улыбнулась, ее зубы сверкнули в темноте как клыки дикого зверя.

В зал вплыли еще две огрианки и встали позади первой. Они оставались неподвижны целую минуту, после чего начали извиваться – плавно, медленно и еле заметно. Танцовщица слева принялась легонько постукивать себя в грудь, но звук получался настолько громким, будто женщина била в толстопузый барабан. Другая задвигалась, подчиняясь рваному ритму: ее живот втянулся, спина выгнулась, плечи сгорбились. Она изогнулась, и вдруг мерцающий свет проник в ее тело, осветив все ее позвонки, которые превратились в мигающую гирлянду.

Многие, в том числе я, ахнули.

Первая танцовщица скрестила руки: язычки пламени замелькали вокруг фензу. Складывалось впечатление, что она искусно плела ковер из огней. В их свечении пальцы и запястья женщины совершали сложные, почти механические движения. «Барабанщица» изменила ритм, и повелительница огня присоединилась к обладательнице светящегося скелета. Они закружились в порывистом, дерганом танце. Мне стало не по себе. Я не знала, восхищает меня их пляска или тревожит. Каждую секунду ждала, что одна из них потеряет равновесие и рухнет на пол. Однако танцовщицам всякий раз удавалось подхватить друг друга. Они вращались, крутились, склонялись и выпрямлялись, озаренные разноцветным заревом.

Когда представление закончилось, я уже почти не дышала. Ризек громко зааплодировал, остальные гости последовали его примеру. Я тоже неохотно присоединилась, чувствуя, что подобная благодарность несоразмерна увиденному.

Первая женщина вернула огонь в камин, а фензу – в плафоны. Вся троица поклонилась, взявшись за руки, а потом танцовщицы улыбнулись, не размыкая губ.

Мне захотелось поговорить с ними, хотя я не понимала, о чем, но женщины уже уходили из зала.

Последняя, проплывая мимо, вдруг схватила меня за подол юбки, зажав ткань между большим и указательным пальцами.

Ее «сестры» тотчас застыли и посмотрели на меня. В их взглядах таилась ошеломляющая сила. Черные радужки глаз были настолько крупными, что практически скрывали белки. Я поняла, что с удовольствием провалилась бы сквозь землю.

– Она сама – как маленькая Огра, – произнесла третья танцовщица, и костяшки ее пальцев замерцали, точь-в-точь как «браслеты» моих теней на руках. – Облаченная во тьму.

– У нее есть дар, – сказала повелительница огня.

– Дар, – эхом повторила «барабанщица».

Мне было сложно с ними согласиться.

В камине тлели угли. Моя тарелка была доверху наполнена деликатесами: кусками зажаренного орнитомортуса, квашеными солефрутами, листиками салата, приправленного специями. Голова гудела. Отщипывая кусочки хлеба, я вполуха слушала, как Узул Зетсивис хвастается своим богатством.

Уже более ста сезонов семья Зетсивисов занималась сбором и разведением фензу в северных лесах. В отличие от остальной галактики, мы, шотеты, привыкли использовать не ток-лампы, а именно светлячков. Это – отголосок нашей религии, теперь почти утраченной: надо сказать, что самые суровые ортодоксы до сих пор наотрез отказываются от утилитарного использования Тока вообще.