— Да кто посмеет навредить королеве оперной эстрады, а также королеве этого города, — не раз смеялся Клаус, уверенный, что против него никто не пойдёт в этом городе.

— Я бы не был так в этом уверен, — настаивал Элайджа.

Что ни говори, но он тоже прикипел к Форбс. Старший Майклсон всегда ценил искусство и музыку, а таланты Кэролайн не имели границ: чего стоил только её голос, а вечерние нескончаемые разговоры о поэзии и искусстве. Он уже не представлял жизнь семьи без этой хитрой особы, поэтому старший Майклсон каждый раз нервничал, когда переговоры с мафиозными группировками проходили не слишком “гладко”. Она человек, а значит, Кэролайн уязвима, и это настораживало даже Марселя. И конечно, они не зря все так переживали.

Наконец, наступило раннее утро долгожданного праздничного дня. Клауса с Элайджей и след простыл из дома, и они с Ребеккой копались в гардеробной, выбирая себе наряды. Кэролайн нервничала и была не в меру раздражена. Платья разлетались по всей комнате, и первородная недовольно морщила носик от поведения подруги.

— Мне нечего надеть на мой же праздник! — возмущалась Форбс.

— Должно быть, ты шутишь, Кэр? — Очередное платье приземлилось прямиком на голову первородной. — Так, ну это уже предел всему, — фыркнула Ребекка, — пошли к портнихе, я могу внушить ей отдать любое понравившееся тебе платье. Хочешь?

— Хочу, — капризно согласилась Кэролайн.

— “Всё ради тебя, Love”, — скопировала брата Ребекка, отчего подруги весело рассмеялись и направились “грабить” несчастную мадам Ровенну, известную портниху в городе, которая шила на заказ только для элиты города. И плевать на то, что какая-то мадама придёт на праздник и увидит своё платье на ней: Кэролайн Форбс было позволено всё. Это была не только заслуга Клауса, но в первую очередь самой Форбс.

Известность подруги очень нравилась Ребекке и даже не вызывала ни малейшей зависти. Её знали, в основном, не как любимую известного Никлауса Майклсона в городе, а как горячо любимую музу для всего Нового Орлеана. Её называли богиней, её боготворили за её волшебный голос, ей дарили бесчисленные подарки и драгоценности, и Ник не раз обращался за советом к сестре, что же подарить в очередной раз Кэролайн, и это очень льстило гордячке Майклсон. А ещё Ребекке нравилась простота подруги: “Всё, что моё, — твоё, сестрёнка”, и первородная буквально таяла от её слов. Она даже не скучала по своим сёстрам, которых лишилась давным-давно: Кэролайн во всех смыслах заменила ей их. И то, что она подействовала на брата насчёт Марселя, только доказывало доброе и преданное отношение к ней Форбс. Теперь у Ребекки был любимый человек, с которым она могла открыто встречаться; брат, который изменился только в лучшую сторону и даже научился сдерживать себя в своей безумной ярости; старший брат, которому не нужно было больше сдерживать Ника, потому как эта обязанность полностью легла на вновь приобретённую сестрёнку — и Кэролайн прекрасно с этим справлялась и даже умело пользовалась. Не хватало лишь Кола, но это было делом наживным. Ребекка уже разговаривала по поводу младшего брата с Форбс, обещала ей, что Кол будет прекрасным довершением их семейного альянса, и Кэролайн, смеясь, пообещала в скором времени поговорить с Клаусом.

Но всё когда-нибудь заканчивается. Пора было уже привыкнуть к тому, что в семье Майклсонов счастье не может быть вечным и без бед и разрушений они просто не могут существовать, как будто проклятье каждый раз нависало над ними. Счастливы — щелчок, и все они оказываются словно в аду.

Такой момент настал как раз, когда они выходили от мадам Ровенны. Кэролайн всё же выбрала себе платье, хотя, по мнению Ребекки, в её гардеробной висели более достойные экземпляры. Но капризную Форбс, если она вобьёт себе что-нибудь в светловолосую головку, никогда не переубедишь — они стоили друг друга с Клаусом. Ребекка не раз винила себя, что расслабилась и не заметила стрелка, который точно попал в сердце Кэролайн, и ей было в тот момент не до того, чтобы гнаться за убийцей. Оставались считанные секунды, и ждать брата не было времени. Она дала свою кровь ей не задумываясь, и это было только началом их бед.

Клаус был в ярости и громил всё, что попадалось под руку. Все они боялись, что Ребекка не успела. Семья ждала воскрешения, но Кэролайн так похолодела и побледнела, что надежда с каждой прошедшей минутой умирала.

— Это ты во всём виноват! — кричала Ребекка отчаянно в лицо брату. — Если бы только ты послушал всех нас! — Клаус готов был волосы на себе выдирать собственными руками. Он отчаянно ждал и надеялся… но лучше бы она умерла тогда — было бы не так больно…

Кэролайн на радость всем очнулась, и её обращение прошло удивительно легко — возможно, потому, что она была к этому уже давно готова, а ещё Форбс устраивало, что это произошло внезапно. Ребекка не отходила от неё ни на шаг, помогая во всём. Клаус даже хотел отменить праздник в честь Кэролайн, но она настояла на нём, что несказанно порадовало его. А той группировки, которая пошла против них, уже и не было: он сделал с ними то, что лучше всего у него получалось.

Поздно вечером она стояла в кругу семьи Майклсонов и принимала поздравления, на удивление всем держась как бывалый вампир. Хотя Кэролайн чувствовала, что в ней многое изменилось, но она сдерживала себя, как её учили Ребекка и Элайджа. Что до Клауса, то ему было всё равно, сколько людей его любимая сожрёт на этом празднике — хоть всех.

— Милая, ты устала, — уже под утро сказал ей Клаус, беря за локоть. — Может, поднимемся наверх?

— Я не устала, — объявила она ему раздражённо, убирая его руку от себя, — если ты устал, то иди, а я побуду ещё с Ребеккой.

Это были первые предвестники беды. Кэролайн не понимала сама себя. Клаус стал ей чужим. Он обещал ей, что когда она станет вампиром, то чувства обострятся и его прикосновения и ласки станут в тысячу раз приятней и ярче, но то, что происходило дальше, было нонсенсом для всех. Она пыталась вернуть всё назад, но не могла. Разум ей не позволял быть с ним — всё её существо протестовало против Клауса. Она не могла с ним спать, не терпела его прикосновения и ласки. Клаус поначалу терпел, думая, что это очередной бунт любимой, думал, что она злится из-за того, что он не уберёг её и не обратил сам. Кэролайн всё больше проводила время с Ребеккой, она буквально ловила каждое её слово, но он всё же надеялся, что это очередная её игра.

— Никлаус, мне нужно поговорить с тобой. — Элайджа зашёл в кабинет и сел напротив него в кресло. Взгляд брата был настолько серьёзным, можно было подумать в тот момент, что весь Новый Орлеан ушёл под землю, и Клаус молчаливо ждал, когда он решится толкнуть далее свою речь. — Она изменилась. — Не нужно было уточнять, о ком шла речь.

— Она переживает обращение. Только и всего, брат, — выдавил из себя Клаус, прекрасно понимая, что Элайджа прав.

— Не думаю, прошла неделя после обращения, и его она перенесла спокойно, — задумчиво произнёс старший Майклсон, — тут дело в другом. Ты замечал, как она начала относиться к Ребекке?

— Как? — резко спросил у него Клаус. — Они всегда так общались с ней.

— Её взгляд изменился. Она буквально не отходит от нашей сестры. Ребекка её обратила, и возможно…

— Это всё твои домыслы, Элайджа! — взорвался Клаус, вскакивая с кресла. — Домыслы, понимаешь?

— Ты же знаешь, что такое бывает. Связь с создателем…

— Один на миллион, брат! — Клаус прекратил ходить из стороны в сторону и зло посмотрел на Элайджу. Он неделю отгонял от себя эти мысли, искал оправдания её поведению и поступкам, но это простое объяснение всё равно ни на шаг не отступало от сознания.

— Ты уже думал об этом, Никлаус, — уверенно ответил Элайджа, — и знаешь сам, что последует за этим. Ни одно внушение не прервёт связь с создателем. Ваши отношения обречены…

Элайджа был, к сожалению, прав. Ещё через неделю Кэролайн ушла и больше не появлялась в их доме. Клаус рвал и метал, как разъяренный лев в клетке, уничтожая и убивая всё, что попадалось на его пути. В “Бойню” больше никто не приходил, и даже Ребекка старалась проводить больше времени с Марселем, не являясь домой, но от гнева брата просто так не скроешься. Он обвинял во всём сестру, а не себя самого.