Некоторое экспортное значение имел заячий мех. В частности, Бернардо де Манцодео отправлял в 40-е гг. XIV в. из Кафы на Кипр верхнюю одежду из заячьих спинок и брюшек[341].

Кроме того, встречались единичные упоминания сурка, ягненка и даже волка, но только в первом случае в связи с дальней торговлей в Средиземноморье[342], в других же случаях в связи с бытованием в городской повседневной жизни[343].

Есть совершенно экзотическое упоминание шкуры белого медведя, «царя полярных стран», доставленной в Египет[344]. Промысел на белого медведя велся на островах Северного Ледовитого океана, чаще всего, на островах Карского моря, расположенных рядом с Ямалом и Таймыром.

Наконец, частные акты приводили достаточно неопределенные термины, обозначавшие пушнину разного качества и разного уровня обработки: “pelles” – кожи с шерстью; “pennes” – куски кожи с поднятым мехом, грунтованные и аппретированные; “forratura” — шерсть; “pelliparia” — выделанные пушные шкурки; “pellicia” – готовый к использованию мех, нередко обозначение и самого мехового изделия[345].

Кафа как крупнейший рынок мехов, посредничавший между Севером и Югом, была одновременно средоточием сложной деятельности по оценке и сортировке пушнины, ее выделке и доработке и, в конечном счете, по производству скорняжных изделий. К этой деятельности имели отношение сообщества кафских скорняков (pelliparii), наиболее многочисленных и активных в городе, а также портных (guarnerii), шивших пальто и плащи на меховой подбивке (guarnacia, varnacia). Поэтому обозначение «мех Кафы» было не столько указанием места вывоза, сколько результатом определенного тарифицирования после известной скорняжной доработки, что должно было сопровождаться приложением клейма кафских меховщиков- сансеров.

Торговля мехами давала невиданные прибыли, не сопоставимые с доходами от левантийской торговли. При ничтожной цене пушнины на рынке Кафы, когда горностаевая шкурка стоила 5–6 аспров, а дюжина белок – 12 аспров, вывоз в стоимостном выражении достигал десятков миллионов, превращаясь в миллиарды на рынке Генуи. И Лигурийская республика с ее сверх-банком Сан Джорджо не случайно опережала прочие города Европы по темпам накопления капитала[346]. Профессор Субхи Лабиб[347] прав, говоря, что Генуя лишилась половины своего громадного флота, чтобы добиться доминирующего положения в вывозе русских мехов из Кафы во все части Средиземноморского мира.

Однако роскошные «сапфировые» меха были далеко не единственным северным товаром, имевшим значение в дальней торговле с Югом. Воображение южан, привыкших ко многим диковинам, поражали присылавшиеся порой живые звери и птицы.

Особенно ценились красные кречеты и белые соколы, составлявшие утеху аристократии. Сложилось особое искусство соколиной охоты, которому посвящались ученые трактаты, как например, трактат сицилийского короля и императора Фридриха II Гогенштауфена (1212–1250)[348]. Ему посвящались произведения восточных поэтов и художников. Возникли особые школы сокольничих. Но мало кто знает, что предмет глубокомысленной рефлексии интеллектуалов и развлечений знати имел северное происхождение. Сокол не случайно ассоциировался с символикой северного и южного ветров, первого – губительного, как вторжение дьявола, второго – живительного, как благоволения Бога. Он и был посланцем Севера, которому южный воздух дал новую жизнь[349].

Отлов сокола и кречета велся на Северном и Приполярном Урале[350]. Птицу везли десятками в особых клетках, в сопровождении специального сокольничего, со всеми атрибутами его искусства – кожаным клобучком, которым закрывали голову и глаза, сильцем с обножей, надетой на лапку, толстой перчаткой и птичьим чучелом- приманкой.

Уже документы конца XIII в. сообщают о поездке генуэзского купца со специально нанятым сокольничим в Тебриз, ко двору ильхана Аргуна (1284–1291)[351]. Цель поездки не трудно предположить. Во второй половине XV в. в Кафу привозил кречетов Семен Хозников, приходивший с московским караваном по волжскому торговому пути. С тою же целью приезжал туда Заккария Гизольфи [352]. Из Кафы соколы и кречеты отвозились в Заморье. Они славились в Константинополе[353] и Мекке[354]. Их с нетерпением ждали в Египте[355] и Италии[356]. Для отбора лучших боевых птиц миланский герцог специально посылал в Москву знатоков этого дела[357].

Драгоценным товаром Севера почитался моржовый бивень, называвшийся в средневековых русских текстах «рыбьим зубом»[358]. Он ценился едва ли не дороже слоновой кости и оплачивался золотом. Из него делали державные посохи и скипетры, имевшие аналогию с «мировым древом», основой богоустановленного порядка. Он служил для украшения престолов и царственных тронов, материализуя идею незыблемости монаршей власти и закона. В эпоху Возрождения моржовая кость стала материалом мастеров-косторезов и ювелиров. Ее можно встретить в качестве орнаментальных накладок на оружии и ларцах, в качестве женских украшений и предметов культа. Трудно помыслить, что добывался моржовый бивень морскими охотниками во льдах, за Полярным кругом, у побережий островов Вайгач и Новой Земли[359], что именно оттуда происходили самые крупные бивни, длиной 50–90 сантиметров и весом 3–6 килограммов. Из Крыма моржовую кость чаще везли в качестве почетного дара сиятельным особам, но иногда она составляла предмет частной торговли [360]. Упоминался этот товар также и в турецких документах конца XV в.[361]

Как бы не эпатировали воображение сообщения о северных редкостях, самые устойчивые и растущие прибыли давали все же не они. Если все выше указанные виды товаров были объектом единичных торговых операций, то знаменитые шкуры и кожи самой разнообразной выделки составляли предмет десятков и сотен соглашений. Фигура Кожемяки должна бы стать символом русских не как героя-воителя, но как непревзойденного мастера, которому подвластна любая кожа. Здесь историк соприкасается с навсегда утраченным пластом русской культуры, оставившим загадочные, почти не постижимые термины. Всемирной славой пользовалась Русь в изготовлении «юфти», или «юхти», тонко выделанной кожи красного цвета, именовавшейся в источниках «русской»[362]. Пользовались высоким спросом «мостовая юфть», то есть неокрашенная; «ролдуга» – искуснейше выделанная цветная замша; «гзы» – особым образом обработанный задок конской шкуры, или «ирха» – дубленая овечья и козья кожа[363].