− Пожалуй, начну сейчас и здесь. Не терпится! − Кирилл вскочил, потянулся всем телом и почувствовал невероятную бодрость.
− Тогда поднимайся на второй этаж и занимай кабинет с окнами на восход.
Роман в виде машинописного текста с двойным интервалом Кирилл проглотил в первые три часа. Никогда в жизни он так быстро не читал. Видимо, "талантливые негритята" не зря получили свои немалые гонорары. В романе имелось всё, что делает рукотворный текст культовым произведением: интересный, лихо закрученный сюжет, весьма симпатичные герои, немного философии, чуть-чуть юмора, красивая любовная линия, мастерски прописанные пейзажи, диалоги и, конечно, хэппи-энд.
Перевернув последнюю страницу, он подошел к большому окну, залюбовался алыми красками восхода солнца. На ум пришло неожиданное сравнение. Пожалуй такой острый живой интерес к книге Кирилл испытал только во время чтения "Пространства белых риз" Игоря Крюкова.
Только... Что-то так да не так. Он помнил то светлое чувство, подобное вкусу святой воды, которое вливалось в сердце, по-детски распахнутое всему хорошему. Каждое слово той книги отзывалось тихой радостью, дарило надежду, будто раскрывались бесконечные просторы, залитые светом и звали его... В этом же мега-романе имелось нечто тревожное, причем, сразу и не поймешь что, а только к острому интересу примешивается ощущение, подобное наркотическому дурману − оно весьма приятно, легко и сладко, но сердце подсказывает, что эйфория скоро пройдет, и наступит похмелье или даже ломка. На Кирилла внезапно навалилась тупая свинцовая усталость, он едва успел пройти два шага до дивана, упал на мягкую горизонталь и отключился.
Проснулся он от яркого света. Из окна прямо на лицо изливался поток полуденного солнца. Снизу доносилась музыка, Кирилл спустился в каминный зал и увидел Князя, энергично дирижирующего. Пурпурная тога развевалась, как живая, под жизне╛утвер╛ждающие звуки.
Не оглядываясь на вошедшего, Князь продекламировал:
Я поднял взор, когда она взгремела,
И услыхал, как сквозь отрадный гуд
Далекое Te Deum долетело.
− Великий Данте именно так писал в "Божественной комедии" об этом гимне любви. В той самой части, когда он входит во врата чистилища. Если не узнал, это Берлиоз, "Te Deum" ("Тебя, Бога, хвалим"). Для меня сей гимн вместо утреннего кофе со сливками. Выспался? Как себя чувствуешь?
− Великолепно! − воскликнул Кирилл, пытаясь перекричать особо мощное фортиссимо.
− Удалось перед сном почитать нечто гениальное? − Князь убрал громкость и указал дирижерской палочкой, зажатой в руке, на стол с кофейником и круассанами. − Если пожелаешь, завтрак по-французски, "le petit dejeuner".
− Спасибо, есть не хочется. У меня внутри будто ядерный реактор вторые сутки бушует. Даже во сне продолжал работать с текстом.
− И каково первое впечатление?
− Гениально, нет слов! Этот роман можно смело поставить в один ряд с той же "Божественной комедией" Данте, "Мастером и Маргаритой" Булгакова, и пожалуй, с "Потерянным раем" Мильтона.
− Это во сне к тебе пришли таковые-то сравнения?
− Да, во сне я прочел эти три шедевра и сравнил с мега-романом.
− Что-то мне подсказывает, − прогудел Князь, − что сейчас последует жесткая критика?
− Именно! Как в указанных произведениях, в нашей книге нет ничего православного, русского. Множество идеологических штампов, нагнетающего страха перед русскими, прямой лжи... Короче, у русского читателя при чтении этого варианта возникнет отторжение. То есть русского читателя этой книги мы сейчас потеряли.
− Вот! − вскричал Князь, − теперь ты понимаешь, для чего я тебя пригласил в этот проект! Изложи свои замечания, мы всё переделаем и запустим в производство новый вариант.
− Да тут почти все переписывать нужно, вводить новых персонажей...
− Нет, нет, − выставил руку оппонент, − давай так. Ты напишешь свои предложения на трех-четырех листочках, а мы уж заставим коллектив писателей и сценаристов всё что нужно профессионально переписать. Так будет лучше и скорей. Не забывай, проект почти готов к запуску. Смею тебя заверить, мой друг, наши специалисты не подведут.
− Н-н-н-у-у-у, ладно, если так, − нехотя проворчал Кирилл. − Тогда я поднимусь наверх и напишу эти самые четыре странички.
Развод Игоря
Не беспокойтесь, скоро все пройдет,
что бы это ни было,
Не беспокойся, будь счастлив,
Я не волнуюсь, я счастлив
Боб Марли. Don't worry, be happy
Игорь с полчаса бродил по пустой квартире, словно пытаясь разыскать ту, кто покинула жилище решительно и бесповоротно. Его предупреждали, он подозревал и даже предчувствовал, но когда реальность оглушила мертвой тишиной, во рту появился горьковато-железистый вкус крови, сердце наполнилось тягучей тоской, а в голове пульсировала гулкая пустота. Такого от себя он не ожидал. Когда от друзей уходили жены, он всегда успокаивал их циничными шуточками, пытаясь отвлечь от тяжелых мыслей об одиночестве, предательстве... Если не помогали слова, тащил несчастного в ресторан или на горку рядом со своим домом, и они попросту напивались до бесчувствия, потом наутро лечились, снова пьянели − и так далее, пока физические страдания не затмевали душевные. Так было с другими. А сейчас... сей час... этот миг, настоящее время...
Он сидел за столом и разглядывал фотопортрет бывшей жены. С детства он знал наверняка, если женится, только на такой девушке. Образ идеальной женщины выступал таинственным предчувствием из глубин детских снов, миражей мечты, подобно портрету старинного художника создавался сотнями, тысячами крошечных мазков − и вот к пятнадцати годам, где-то глубоко в душе появился и зажил сам собой идеал. С тех пор, явно и неявно, сознательно или автоматически, бросая взгляд на девушку, он сравнивал ее черты с теми, которые проступали из подсознания, и почти всегда разочарованно отворачивался.
Совершенно спокойно, без напряжений и страстей, в один солнечный день, вошла в его жизнь Нюра. Присела на скамейку рядом с ним, в парке, среди многолюдья, одна, к нему тоже одному. Просто, без стеснений, как само собой разумеющееся, завязалась беседа. Немного шуток, обмен улыбками, и вот уже прозвучали имена, они познакомились. Кстати, имя должно писаться полностью как Анна, но романтические родители записали ее под модным "народным" именем Нюра. О, эта Нюра настолько походила на его идеал, что в первый же день знакомства, Игорь предложил ей руку и сердце, а она согласилась. Ей даже читать не пришлось, она полюбила его, как девушка первого парня в ее недолгой жизни. И всё у них было настолько прочно, на тихом уважении и взаимности, что даже не верилось. Вот только в церковь с мужем она не ходила, вот только венчаться отказалась, а слова "пространство белых риз" вызывали у нее саркастическую улыбку. А Игорь все еще надеялся на чудо, молясь о том, чтобы и ее увлекло в сияющие Небеса, откуда Спаситель простирает к детям своим руки; значит должно прийти время, когда сердце русской крещеной девушки Нюры откликнется, не зря же бабушка в детстве водила ее в церковь, не зря же он появился в ее жизни...
На темной дубовой поверхности стола, на видном месте, лежал себе и резал глаза контрастной белизной листок записки. Игорь несколько раз прочитал торопливые строчки, пока до его взорванного сознания не дошел наконец смысл.
"Игорь, я ушла к другому. Он как ты не колесит по стране, он всегда рядом со мной. В папке документов найдешь "Свидетельство о расторжении брака". Прощай, Нюра".
Именно взрыв, затяжной и всепотрясающий, разорвал мозг, сдавил сердце и залил расплавленным свинцом тело. Позже Игоря больше всего удивит то, что в первые горькие минуты он напрочь забыл художницу Аню, ее признание и пророчество. Видимо, ему суждено сорваться в бездну отчаяния, пройти по дну ада, чтобы открыть для себя божественную истину, чтобы принять ее.