– Тебе понравился мой лес? – вывел из оцепенения голос Мег.

– Да, там очень красиво. И эти ночные цветы… Я люблю ландыши.

– Ты пахнешь ими с головы до ног. А еще ты пахнешь страхом… Meine liebe, каждый твой крик в лесу отзывался в моем сердце болью. Болью и тоскою. Но я хотела, чтобы ты кричала и плакала еще громче. Сейчас мы устроим тебе это…

Екатерина поежилась и сделала третий глоток. После этого огонь в камине вспыхнул так, словно туда плеснули керосина, а мертвая шкура медведя ожила и, приподняв клыкастую морду, заревела что есть мочи. Екатерина вскрикнула и чуть не лишилась чувств.

– Довольно. Отведите ее наверх. Пусть ее омоют в ванной и приготовят для экзекуции.

Пьер встал из-за стола, легко подхватил Екатерину на руки и понес ее на второй этаж по каменной лестнице. Перед пьяными глазами Екатерины мелькали закопченные балки старинных стен и потолка. Она все также слышала стук мужского сердца. В одном из узких коридоров Пьер толкнул деревянную дверь. В ней оказалась средневековая мыльня. Большая дубовая бочка стояла посередине небольшой комнаты без окон. Свет шел от сальных свечей. Три, знакомые уже Екатерине женщины, в черных монашеских нарядах, предложили ей помыться. Они долго терли ее разными мочалами, затем, рядом с бочкой, водрузили каменную скамью, на которую разложили разомлевшую от усталости и вина Екатерину. Одна из служанок принесла чугунок, полный каких трав и пахучих снадобий. Эти снадобья были втерты в исцарапанные ноги и руки тамбовской красавицы. Другим, серым порошком, разведенным в молоке, они снова удалили все волоски с ее худенького тела. Затем ее окатили чистой водой и осушили волосы. К ней поднесли старинное овальное зеркало, в тяжелой бронзовой раме. Зеркало светилось золотой амальгамой. И не смотря на множественные трещинки, Екатерина увидела собственное отражение таким прекрасным и юным, что задохнулась от радости.

«Сколько мне сейчас? Похоже, лет шестнадцать… И, похоже, я выгляжу именно так, как выглядела Эмма. Я и была когда-то ей. Как все здесь путается. Времена, облики, голоса. Только души те же».

Служанки накинули на нее тоненькую рубашку и отправили по коридору, указав ту комнату, в которую ей надо было проследовать.

Она зашла в комнату, и вспомнила, что была тогда в ней. Там находилась широкая кровать с высокой периной и бархатным балдахином. Стены этой комнаты были отделаны иначе, чем зал внизу. Деревянные, потемневшие от времени панели, высились с четырех сторон. Искусный резчик ни мало потрудился для их росписи. Здесь были вырезаны непонятные разуму тайные знаки, рисунки и мандалы. Они походили и на знаки древней Кабалы и на египетские иероглифы.

Екатерина подошла к кровати и прилегла на край. Веки казались такими тяжелыми, что она не выдержала и закрыла глаза. Сон охватил ее прекрасную голову. Она не помнила, сколько спала. И не осознавала, сколько вообще прошло времени.

Проснулась она от странного металлического скрежета и постукивания. Екатерина резко открыла глаза и подняла голову. Одна из деревянных стен отчего-то пропала. Растаяла, будто ее и не было. Катерина отчетливо помнила то, что когда она входила в спальню, она была невелика по размеру. От кровати до деревянной стены было лишь расстояние в несколько шагов. И вот, на том месте, где была стена, теперь стоял тяжелый сумрак, от которого тянуло подвальной сыростью. И именно оттуда шли эти странные металлические звуки.

Екатерина села на кровати, поджав босые ноги, и невольно попятилась к изголовью.

Темноту прорезала вспышка живого огня – это зажегся огромный факел, рядом с ним другой, третий. Екатерина увидела то, что спальня, в которой она заснула, трансформировалась в странное и длинное помещение, более похожее на средневековый подвал или застенок. Кирпичные холодные стены потели сыростью. Окон здесь не было. Пол тоже был выстлан камнем. Но самым главным было иное. Вся комната была заставлена пыточными орудиями. Часть из них были открыты, часть накрыты серыми холщовыми тряпками. Посередине стоял деревянный Андреевский крест[1], сделанный в виде буквы Х, с множеством кожаных креплений. Недалеко от креста располагались немыслимые для воображения Екатерины ко́злы, распорки для рук и ног, высокие табуреты, венчающиеся деревянными фаллосами, разной высоты и толщины. Чуть в стороне от Андреевского креста стояло странное кресло, похожее на кресло дантиста, с металлическими желобами для ног. Екатерина Дмитриевна догадалась, для чего предназначено сие кресло. Возле кресла крепился подвижный металлический стол. И на нем лежали… В свете факела Екатерина не смогла подробно рассмотреть все разнообразие диковинного инструмента. Он находился в блестящих кюветах. Но вертикально, прямо на столе, высились иные предметы. Это были дилдо. Разной формы, толщины и длины. Часть из них имела загнутые головки и изуверскую кривизну.

Екатерина невольно охнула.

«Может, сбежать?» – лихорадочно думала она.

– Даже не думай. Лучше смирись. Сейчас я проведу с тобой свою обычную сессию. Чуть более жесткую, чем всегда. Это будет твоим наказанием, – прошептала на ухо Мег.

Тихо, словно кошка, она подсела на кровать, возле взволнованной Екатерины.

– За что? За что вы меня наказываете? – горячечно возразила тамбовская красавица.

– За мысли. Пока лишь за одни мысли, – ответила ей госпожа.

– Какие мысли? – захныкала Екатерина. – Я ни о чем таком и не думала.

– Ты уверена?

– Да!

– А кто собирался пойти в дом к местному красавцу Махневу? Ты уже почти согласилась на его уговоры, если бы не я…

– Да я же просто так. Чаю попить.

– Угу, этот, всем известный Дон Жуан местного разлива, только и мечтал о том, как напоить тебя чаем. Ты дура или претворяешься?

– Я дура… Но простите меня, госпожа!

– Ты не дура, ты просто блудница. И я бы могла закрыть на многое глаза, если бы не совершенно гадкая черта моего характера. Я – большая собственница. И ревнивица к тому же. И если я выбрала себе вещь или человека, то это – только мое. И горе тому, кто на это покусится. Сейчас мой характер стал намного мягче. А пару веков назад я была настолько горяча, что могла запросто оторвать голову у любой из своих игрушек.

Мег усмехнулась и встала во весь рост.

– Ты читала Вольтера?

– Не помню.

– Пора мне заняться твоим образованием. У меня есть роскошная библиотека. Как только ты пройдешь весь обязательный курс у Виктора, я заставлю тебя учиться. Ты только представь, какой хорошей ученицей ты станешь.

– Я неважно училась в школе… – со стыдом призналась Екатерина. – А в том сне, про институт, где вы были Раечкой Грановской, я училась намного лучше. Я помню, как… – Екатерина открыла было рот, чтобы продолжить разговор, но Мег с усмешкой перебила ее.

– Ты сейчас так мило округляешь ротик, забалтывая меня. Ты хочешь отвлечь меня беседой, чтобы я забыла о твоей вине? Не трудись. Тебе не поможет твое наивное красноречие. Твоя риторика гроша ломанного не стоит. Отчего я и сказала, что после уроков Виктора, я заберу тебя к себе на обучение. Ты будешь много читать и много учить. Я просто-таки замираю от вожделения… Ибо каждый твой урок я буду проверять лично. И за малейшую забывчивость или нерадение ты будешь всегда наказана. Как? Поверь, по части наказаний я виртуоз, – тонкие губы Мег расползлись в улыбке. – Ах, как я буду мучить тебя… Сегодня я покажу тебе это… Лишь начало. Да, не дрожи… Ах, да… К чему я вспомнила старика Вольтера? Он как раз говорил о ревности вот что: «Бурная ревность совершает больше преступлений, чем корысть и честолюбие». Представляешь? А еще он говорил, что «Мрачная ревность неверною поступью следует за руководящим ею подозрением; перед нею, с кинжалом в руке, идут ненависть и гнев, разливая свой яд…» Яд. Ты понимаешь? Скажи спасибо, что мои змеи, там, в лесу, не впрыснули в тебя яду. В каждой из них текла моя кровь и дрожала моя ревность. Но, увы, она не притупилась доселе. Сейчас я буду долго мучить тебя… Не до крови. Я не терплю кровь в плотских утехах.