Не отрываясь, младший, смотрел в глаза своего повзрослевшего брата. Смотрел, и невольно вспоминал своего первого парня, Артура. Он был на семь лет старше Огдена, которому тогда было шестнадцать. У него тоже были темные глаза и темные волосы, и руки тоже были тёплыми. У Огдена расширились глаза от осознания того, насколько Артур внешне был похож на брата.

— У тебя такая сложная работа, Макс.

Огден с досадой почувствовал, что голос его не слушается, но продолжил, мысленно послав все к черту.

— Да, искусство невозможно без боли. Как и многие другие прекрасные вещи.

Повинуясь импульсу, он закатал левый рукав джинсовой рубашки, обнажая предплечье, на котором красовалась цветная картинка: синие и зеленые волны, россыпь звёзд и желтое пятно света маяка под ними. Ещё один вопрошающий взгляд серых глаз, и рука легла на стол, рядом с телефоном, позволяя Максу рассмотреть татуировку.

Челюсти старшего с силой сжались, во взгляде мелькнуло что-то тяжелое, но лишь на секунду. Захотелось схватить Огдена за шкирку, уложить животом на этот самый стол, рывком стянуть с зада джинсы и хорошенько отшлепать. Так, чтобы горело еще долго. Так, чтобы больно было сидеть.

Он злился на Огдена за эту глупую татуировку, за то, что изуродовал свое тело, но еще больше злился на самого себя. На свои дикие, неконтролируемые эмоции, на то, что не был с братом рядом и не остановил его, когда тот набивал на свое тело этот рисунок.

— В чем символика татуировки? — спросил Макс удивительно ровным голосом, с ноткой вежливого любопытства, полностью скрывающего его настоящие эмоции.

— В начале прошлого лета мы с мамой и Грегом летали в Грецию. Ночью я отправился гулять по набережной, потом спустился на берег и шел по песку босиком. Я тогда был ещё влюблен в Артура, а он, видимо, в меня уже нет, и мне было хреново. Артур не отвечал на мои сообщения и вообще вел себя, как свинья. Я полночи просидел на берегу, смотря в телефон. Уже почти под утро я увидел примерно вот это. Это было красиво. Младший задумчиво тронул кончиками пальцев картинку на своём теле.

— И мне неожиданно стало всё равно: на Артура и вообще на все хреновые вещи, которые есть в мире. Я понял, что мне нужен этот маяк с его светом, чтоб помнить, что чувства не вечны, а искусство — почти. Я вернулся домой, набросал эскиз и пошёл к мастеру, через знакомых. Мне пришлось заплатить ему в два раза больше, чтоб он на слово поверил, что мне уже двадцать один, — Огден отпил из чашки остывающий кофе, неприкрыто улыбаясь. — Мы провели с мастером четыре часа в одной комнате и нам понравилось. За это время я выяснил, что его зовут Эрнест, у него очень тёплые руки, и ему двадцать три. Только в конце работы я признался ему, что мне семнадцать, — Огден засмеялся, прикрывая рот рукой. — Кажется, я ему понравился. Но ничего серьезного у нас так и не вышло. Сейчас мы дружим, — младший стал задумчиво расправлять задранный левый рукав. Экран телефона погас, пряча девочку, истекающую кровью. Огден нехотя застегнул манжету джинсовой рубашки, и руки снова оперлись о стол, а внимательные серые глаза с волнением посмотрели на Макса, несомненно, в ожидании его реакции.

Внимательно слушая Огдена, Макс понимал, что испытывает какие-то странные, смешанные эмоции, когда тот рассказывает ему о своих бывших парнях. С одной стороны, хорошо, что младший не стесняется говорить о своих эмоциях и чувствах. С другой, хотелось найти этого Артура и закатать в асфальт и не понятно за что именно — то ли за то, что ранил сердечко Огдена, то ли за то, что вообще с ним связался. Эрнесту он тоже руки с удовольствием бы переломал.

Миллер младший казался ему ранимым, наивным и хрупким. Эти сальные, не дураки до легкодоступного секса парни, пудрили Огдену мозги, пользовались его телом, а потом выкидывали на помойку, словно не нужный мусор. Теперь Макс с удивлением начал понимать, что именно он ощущает к Огдену — ответственность за его жизнь и поступки. Он должен быть рядом и позаботиться о своем младшем брате, отгоняя от него вот таких вот ублюдков, падких на смазливые лица и поджарые задницы. Огден долгое время был один, запутавшийся в себе, одинокий, надломленный, ранимый. Макс оставил его тогда, восемь лет назад, но теперь такого больше не случится.

— Чем ты занимаешься в свободное время? — вопрос звучал невинно, но ответ на него дал бы Максу многое понять. Друзья, парень Огдена, наркотики — все лежит на поверхности, нужно лишь задать правильный вопрос и внимательно слушать.

— Обычно я делаю гребаные домашние задания. Это занимает почти всё моё время, — лицо его исказила гримаса тоски. — В выходные хожу гулять с друзьями, иногда мы идём в бар. Чаще всего гуляем по городу, и я их фотографирую. Бывает, ходим на выставки, но в основном по выставкам я хожу один: слишком сложно с кем-то состыковаться. Почти все друзья учатся со мной в одном колледже. Майкл и Алекс с факультета живописи, а Джордж учился со мной в одном классе, теперь мы на одном факультете. Ещё есть несколько других, но мы редко видимся.

На улице начало темнеть, кобальтового цвета небо казалось низким и холодным. Постепенно зажглись огни: сначала подсветка зданий напротив, а следом за ней — фонари над улицей.

Поза Макса казалась расслабленной и непринужденной, а на его губах оставалась сдержанная, приветливая улыбка. Сейчас ему нужно было собрать об Огдене как можно больше информации, чтобы понять, как действовать дальше.

— А сейчас ты встречаешься с кем-то?

Огден покачал головой и улыбнулся с ноткой горечи.

— Нет, сейчас у меня никого. Думаю, во всем виновата учёба, в прошлом году был первый курс и ни черта свободного времени. В этом году как будто получше, но прошла всего одна неделя, так что неизвестно, что ещё будет.

Макс почувствовал облегчение от того, что у Огдена нет парня — одной заботой меньше. Ублюдка пришлось бы перекраивать под себя или вовсе отвадить от младшего. А на «нет» и суда нет. Правда, Огден выглядел особенно одиноким, а не таким довольным, как чувствовал себя Макс, и из-за этого с губ старшего неожиданно сорвалось:

— Ты не один во всем мире, Огден, — немного участия от пропащего старшего братца, — можешь обращаться ко мне, если у тебя будут проблемы. Я постараюсь помочь.

‎Огден смотрел на брата, смутно чувствуя, что хочет запомнить этот момент, сохранить его на потом. Может быть, попытаться нарисовать этот столик, руки Макса, его лицо, эти разбросанные пятна света… Огден не был художником, из-под его руки выходили обычно только наброски, которые не превращались в полноразмерные работы. Ему нравилось говорить об искусстве, читать и даже писать о нем, гораздо сильнее, чем рисовать. Но иногда случались исключения. Младший вспоминал свои тетради, изрисованные набросками рук Макса, его глаз, силуэта и лица. Огдену стало странно и светло, и почему-то смешно над собой. Рука бездумно потянулась к руке брата, и в этот раз Огден не спешил её убирать. Кончики пальцев словно встретились со сталью, рука дрогнула от прикосновения, что-то мешало дышать.

Еще неделю назад Макс бы быстро убрал руку, но теперь что-то в его отношении к Огдену изменилось. Он больше был не маленьким надоедливым братишкой, который ходил за старшим хвостом и подражал ему во всем. Он был наивным юношей, изучающим эту жизнь и сталкивающимся с проблемами большого, жестокого, похотливого города. Кто-то должен ему помочь, кто-то должен его оберегать. Так кто же еще, если не Макс?

В ответ на прикосновение, Макс сжал пальцы Огдена сильнее, почти до боли, но вовремя ослабил хватку. Зрачки младшего расширились — два черных пятна на фоне светлых глаз. Несколько мгновений спустя он почувствовал, что, почему-то, не дышит, и не движется, словно не хочет спугнуть происходящее.

— Макс, у меня день рождения в эту пятницу, а отмечать буду в субботу, у себя дома. Может, придёшь?

Огден улыбался, мысленно пытаясь прогнать надежду. Ему слабо верилось, что его взрослый брат найдет время для такой ерунды, как вечеринка студентов. В голове громко стучала мысль: надо убрать руку. Но очень не хотелось и рука осталась на месте.