***

Детектив прищуривается, его взгляд — тяжелый, почти физически ощутимый, прошивает насквозь. Он следит за каждым движением, каждым вздохом, каждой эмоцией на лице заключенного, словно впитывая все это глубоко в себя. Энглман вымотан, но не побежден — его глаза блестят победным блеском. Словно он, наконец, добился того, чего хотел. Словно он здесь не заключенный, а победитель.

— Ты безнаказанно убивал на протяжении двух лет, а потом так глупо попался? Что-то здесь не сходится, Энглман.

Детектив достает из кармана пачку сигарет. Щелчок зажигалкой, язычок огня жадно лижет кончик сигареты, Макс глубоко затягивается и выдыхает.

Грэй так долго стремился к этому дню, к этому моменту. Они были совершенно не знакомы, но Макс знал об убийце так много — мертвые тела говорили намного красноречивее любых слов. Все эти окровавленные, совершенные произведения искусства, изощренные, продуманные до мелочей. Только Грэй мог оценить по достоинству замысел убийцы, его труд. Только он мог понять Энглмана.

Движение рукой и Макс выкладывает перед Рэндаллом стопку цветных фотографий с изображенными на них окровавленными телами.

— Твои грехи. Твои творения. Сегодня они здесь, чтобы предать тебя.

Убийца презрительно хмыкает, бросая взгляд на изображения своих жертв, превращенных в истинные произведения искусства, после отводя его в сторону, обдумывая слова детектива. Да, он их создал — совершенные изваяния из плоти и крови, показавшие свою тщательно скрываемую изнанку. Они — его послания, старательно выведенные на бумаге из человеческой кожи заточенным пером из стали. Но он ими не гордится, а презирает. Рэндалл — художник, он просто показал остальным, насколько прогнил этот мир, истекая собственной смоляной кровью, размешанной с алкоголем, наркотиками и желчью.

— Они ничего не значат, — с презрением в голосе говорит Энглман, проведя языком по нижней губе, слизывая кровь. С издевкой и одновременно с восхищением улыбается сидящему напротив Грэю. — Единственное мое творение сидит напротив, детектив.

«Это ты, Грэй. Эти шесть тел только для тебя. Смог ли ты разгадать их загадку, разглядеть мое тебе послание? Смог понять меня? Ты, ведомый мною все эти годы. Ты, охотник на монстров, таких, как я. Ты, что всегда забирал у мира его художников. Сможешь ли ты принять себя таким, каким я тебя создал? Ты мое творение, единственное и любимое. Я желал тебя все эти годы. Желал встречи с тобой, желал заглянуть в твои глаза. Я создал тебя сам. Ты мой монстр, готовый свернуть мне шею. Ты мое отражение. Мы одно целое».

Рэндалл вновь наклоняется вперед, внимательно изучая лицо Макса. Он столько раз видел Грэя на экране телевизора, а сейчас, наконец, может наслаждаться им вживую. Острые скулы и волевой подбородок, пронизывающие своим холодом глаза и темные волосы, зачесанные назад. Так и хочется обвести эти правильные черты лезвием, снимая с черепа кожу.

— Улыбнитесь, детектив. Люди за стеклом смотрят, как вы допрашиваете психопата, которого они ненавидят.

— Тебя не ненавидят, Энглман, — уголки губ Грэя приподнимаются в еле заметной ухмылке, — им на тебя плевать. Плевать, пока ты не затронул то, что касается непосредственно их. Ты же не думаешь, что ты такой один на планете. Таких ублюдков, как ты, хватает. Все забудут о тебе, как только ты сядешь за решетку или на электрический стул. Никто не будет помнить о тебе.

Макс откидывается на спинку стула, пепел с сигареты падает на пол, но он не замечает этого. Он не обращает сейчас внимания ни на что. Вся его сущность охвачена лишь одним.

Все это похоже на какую-то игру, на кону которой стоят человеческие жизни. Они играли друг с другом на протяжении двух лет, гадая, кто же выиграет. Кто же выживет. И когда Максу казалось, что он вот-вот поймает убийцу, что он словно чувствует его дыхание на коже, тот снова ускользал.

Бешеный ритм жизни, когда день настолько длинный, что кажется, будто прошла неделя. Неделя за месяц, месяц за год, год за вечность. Бессонные ночи, бесконечные поиски, составление психологического портрета убийцы, попытка проникнуть ему в голову. Забираясь в мозг к психопату, со временем начинаешь замечать, что реальность, в которой ты живешь, словно размывается. Границы сознания расширяются, и ты уже не видишь края бездны, в которую угодил.

— Ты возомнил себя ангелом правосудия, карателем, наместником бога на земле. Твой бог от тебя отвернулся. Твоя религия тебя погубила.

Макс протягивает руку, касаясь пальцами прохладного глянца фотографий. Рэндалл следил за своими жертвами, он долго продумывал и готовил каждое убийство.

Уныние — студент престижного института, сын богатых родителей. Похоть — растерзанная проститутка. Жадность — состоятельный банкир. Ярость — военный в отставке. Зависть — молодая домохозяйка. Чревоугодие — мужчина весом под двести килограмм.

Шесть убийств, семь смертных грехов. В списке жертв не было Гордыни. И Макс знал, что Рэндалл не мог попасться, не завершив серию убийств.

— Зачем вы так со мной, детектив? — Рэндалл кладет руки на голову так, как это позволяют наручники, впивается ногтями в кожу, слушая то, что говорит ему Грэй.

Какой же этот детектив громкий на слова и заявления. Что, хочет заставить почувствовать себя ненужным и брошенным? Энглман знает о мыслях Макса, ведь он сам их вселил в эту голову. Но он жаждет большего, увидеть самую суть, найти то семя прозрения, что он посеял в Грэе. Он жаждет вывести наружу новую сущность. Он хочет открыть его сердце голыми руками. Сделать из него свое первое и последнее творение, единственное, уникальное. Эта мысль, словно паразит, захватывает разум убийцы. Пальцы с силой сжимают волосы на затылке, готовые их вырвать. Успокоительное давно перестало действовать. Это дикое желание, заставляющее руки дрожать.

Пальцы мгновенно расслабляются, одна рука вновь ложится на стол, металл наручников багровеет. На ладонь второй убийца кладет подбородок, со спокойной улыбкой любящего Бога глядя на свое заблудшее дитя.

— Смерти боятся только грешники, — насмешливые слова слетают с губ, ухмылка играет на губах. Неприятно оттягивает руку наручник, скользя по истертой коже, надрывая ее. Боли сторонятся и страстно желают. Боль позволяет чувствовать себя все еще живым, обостряет чувства, доводит до исступления. Рэндалл специально тревожит свои раны.

Грэй внимательно наблюдает за самобичеванием убийцы, холодным взглядом вновь царапнув истертые в кровь запястья. Он втягивает воздух резко поглубже в легкие, словно в попытке уловить запах крови убийцы, почувствовать его глубоко в себе. Нужно будет сказать медикам, чтобы обработали уже его раны, черт возьми.

— Как думаете, я грешник, считающий себя праведником, или праведник, считающий себя грешником? Вы так долго меня изучали, так долго пытались разгадать мой мотив. Мне хочется услышать ваше мнение. Вам понравились мои убийства, детектив? — сдавливающая боль в груди, рвущийся наружу кашель. Энглман лишь хмыкает, сжав губы в кривой улыбке. Пол тюремной камеры и первая встреча с детективом не пошли на пользу, но это не помешает ему.

«Можешь не отвечать, твои глаза говорят больше, чем слова, Грэй. Дай мне прикоснуться к тебе, к моему творению. Это ты моя последняя жертва. Ты моя Гордыня, которой мне так не достает. Мне мешают лишь эти наручники. Дай мне возможность, и я превращу тебя в мой грех. Я грешник, считающий себя грешником. Я и есть Бог. Ведь даже ты не мог поймать меня до тех пор, пока я сам этого не захотел. И именно ты должен стать последним пазлом в моей мозаике. Дай мне заглянуть в твою душу. Дай сжать твое сердце в руке. Дай почувствовать теплую кровь, текущую по твоим венам».

— Не задумывались, почему жертв всего шесть? — на лице демонстративная задумчивость, пальцы барабанят по столу. — Думаю, без моей помощи вам не найти седьмую.

После слов убийцы в камере повисает тяжелая и ощутимая тишина — ее можно резать ножом. Грэй продолжает молча смотреть на Рэндалла, пронизывая его взглядом насквозь. Лицо Макса все так же ничего не выражает, но во взгляде на секунду что-то меняется — Рэндалл хочет с ними поиграть. Дверь открывается, и в помещение входит полноватый человек за сорок в сером костюме с портфелем в руках.