Попытка штурмовать Кенигсберг с ходу оказалась неудачной.

В этот день дивизия и вся 11-я армия временно перешли к обороне.

Дальнейшие действия носили частный характер.

В полку Яблокова

В свите подполковника Яблокова, командира 252-го гвардейского стрелкового полка, я ходил вместе с Ширгазиным как командир подручной батареи. Такие батареи обязаны были иметь артиллерийские начальники от командира дивизиона до командующего артиллерией корпуса{7}.

Командир полка года на два старше меня. До войны он стал кадровым офицером, командовал минометным батальоном, был начальником штаба полка. Находясь рядом, я видел на груди Яблокова, под полушубком, ордена Красного Знамени, Александра Невского, Красной Звезды.

Яблоков - веселый и энергичный человек с крепко посаженной на плечи светловолосой головой. Легкость, с какой он решал сложные вопросы, была кажущейся - напряженная внутренняя работа внешне не проявлялась и воспринималась как особенность естественная.

Запомнилось несколько моментов от пребывания в этом полку.

Был февраль. Войска разрушали внешний оборонительный пояс вокруг Кенигсберга.

Продвигались медленно. Высокая насыпь перегородила путь. Ее крутой откос понижался влево, заканчиваясь у небольшого поселка. Широкая полоса асфальтированной дороги на насыпи уходила дальше.

Поселок был взят. А после атаки во фланг противник оставил насыпь и бежал. С нее открывался хороший обзор, но занимать НП не надо сопротивление ослабло, а перестрелка затихла.

- Далеко не уйдет. Глядя на ночь, в болото не полезем, - сказал Яблоков.

Он отдал необходимые распоряжения, а потом предложил:

- Давайте перекусим.

Кухни отставали. Группа офицеров устроилась между уцелевших стен полуразрушенного дома, доставая из сумок взятые с собой припасы. Это был отдых, временное затишье, может быть, даже ночлег.

Мы хорошо поели и разогрелись.

Меня влекла к себе насыпь - туда должны подойти связисты, снимавшие линию при перемещении. Их не было. На обусловленном месте стоял Ахмет Гасанов, разведчик и мой ординарец.

Под насыпью на снегу валялись фаустпатроны. Один из них лежал сверху у полотна шоссейной дороги.

Загадочное и внешне примитивное средство - обернутая в жестяную оболочку взрывчатка, принявшая коническую форму снаряда, - могло соперничать с нашими пушками в противотанковой борьбе. Оно удивляло простотой. Я взял большую дулю снаряда, нацепил, куда положено, а ствол упер в плечо и прицелился в разбитый бронетранспортер. Оставалось нажать крючок.

- Я правильно делаю, Ахмет? - обратился я к знатоку.

Он взял у меня фаустпатрон и забросил далеко под насыпь.

- Разве так можно? Стреляют совсем не так. Я не знал, как стреляют, а Ахмет не показал.

- Ладно, - легко согласился я, - в другой раз покажешь. Найди наших связистов и приведи их сюда.

Спорить с Ахметом, я понимал, было бесполезно.

Я пошел в сарай, а ординарец недоверчиво смотрел мне вслед.

В сарае я пристроился к костру. На другом конце большого, плотно сколоченного помещения находились солдаты нашего дивизиона. Они отдыхали на сухой земле, припорошенной соломой. Ворота широко раскрыты, дым не задерживается, но костер небольшой.

Мне уступили место.

Поправляя угольки костра, пожилой солдат неторопливо рассказывал молодому сослуживцу об атаках драгун, дравшихся здесь еще в первую мировую войну, заполняя долгий и еще не поздний вечер воспоминаниями.

Слушая и не вмешиваясь, я задремал.

Нашел меня Ахмет. Он долго сидел рядом, не тревожа, поддерживая огонь, пока я не оказался в опасной близости от костра.

- Вы сгорите, товарищ капитан, - разбудил меня ординарец.

- Это ты, Ахмет? - спросил я, еще не понимая, где нахожусь. А потом вспомнил. - Спасибо, что сидел рядом. Вчера я сильно устал и быстро захмелел.

- Не предупредили, где находитесь. И доверились чужим.

- Люди здесь сидели хорошие, Ахмет...

Солдатам переднего края на территории Восточной Пруссии работа казалась проще - не надо копать землю или почти не надо. Для КП и наблюдательных пунктов предпочитали полуразрушенные, а лучше - разрушенные дома с цементным полом первого этажа. Заваленный кирпичом бетон усиливался толстым слоем инертного материала, а подвалы являлись готовым убежищем. "Удобства" эти избавляли от трудоемких и тяжелых земляных работ, от поисков и установки перекрытий.

Сидя ночью в подвале, Яблоков обращался к адъютанту:

- Как там обстановка, запросите в батальонах.

- Наступаем, - отвечали батальоны и указывали свои координаты по карте.

Через некоторое время снова вопрос:

- Запросите, как там?

- Наступаем, - отвечали батальоны и указывали те же координаты.

- Что они топчутся на месте? Вызывайте по телефону по очереди.

Из первого батальона следовали объяснения:

- Одна рота сунулась к дороге - ее обстреляли, она вернулась с потерями. Вторая и третья удерживают занимаемые позиции по полю.

Второй батальон:

- Мы заняли водопропускную трубу на шоссе - на большее не хватило сил, есть раненые. В ротах активных штыков - по отделению или чуть больше.

Третий батальон:

- Сами понимаете - господский дом. Это крепость. Бой там не прекращается. О смене КП говорить рано.

Командир полка обязан верить докладам.

Он понимал, что солдаты измучены и кто-то отдыхает, набирается сил на завтра, другие атакуют, используя темноту для улучшения позиций. Но существенных изменений нет.

Разнокалиберная ватага обвешана приборами и солдатским имуществом. Она спешит за Яблоковым, подтягивается, боясь отстать. Переход невелик, КП продвигается вперед метров на 600, а потеряться в темноте среди пятен снежного поля несложно.

- Споем нашу маршевую? - спрашивает Яблоков. - Давайте про попа...

Шагает он уверенно и широко, но замедляет шаг и начинает сам:

Калинка-малинка моя,

В саду ягода калинка моя...

Импровизаторы-песенники знают привычки командира. Под общее оживление тенор поддерживает запевалу:

А у нашего у местного попа

Лишь недавно повредилася стопа...

К тенору присоединяются басы:

Он в засуху все поглядывал окрест,

Вместо дождика упал на ногу крест.

Ого!

Восклицание дает знак остальным, они дружно подхватывают припев:

Калинка-малинка моя,

В саду ягода калинка моя.

Тенор продолжает:

Без молитвы с неба дождичек пошел,

Мы от радости разделись нагишом.

Кувыркались и сменяйся взахлеб.

Вместе с нами раздевался сельский поп.

Ого!

Ну конечно, поп не может донага,

От ушиба ведь болит его нога.

Нету шляпы, нету рясы, а живот

Толще всех - такой уж поп у нас живет.

Да еще большой крестище на груди.

А не веришь - приезжай и погляди!

Да-да!

Глупенькая, несерьезная песенка. Она могла продолжаться как угодно долго - в зависимости от степени готовности ее сочинителей и от дальности перехода, - здесь приводится вариант. Она не соответствовала нашему фронтовому положению, а на удивление нравилась. Шутливый рассказ о полузабытом мирном времени сбрасывал груз с плеч и поэтому помогал, пожалуй. Мотив русской народной песни знаком каждому, а в словах что-то озорное, веселое.

У солдат заметно приподнималось настроение, от прилива бодрости шаг становился четче, расстояния - короче. Так действовала эта немудреная песенка.

Потеря деревни

Командир соседнего полка подполковник Чарский был гурманом. Эта его особенность сочеталась с дородностью и респектабельностью внешнего вида. Огрубевшие и опростившиеся за войну сослуживцы называли его интеллигентом, не заботясь о точности определения, другие манеру поддерживать нужный разговор и в нужном месте принимали за образованность, третьи отмахивались как от человека не их породы.

Нынче командир полка встретил майора Кузовкова, начальника строевого отделения штадива. Кузовков прибыл в полк с пополнением человек на тридцать. Чарский обговорил с ним дела, отправил пополнение в батальоны.