Шесть часов назад боевая станция "Rhein" в опасной близости от научно-исследовательского шаттла "Independence" начал производить сложный манёвр по подбору контейнера снабжения. Один из его маневровых двигателей вышел из строя из-за попадания микрометеорита. Неожиданное изменение траектории движения создало опасную ситуацию. Немецкий пилот не сумел выровнять станцию и избежать столкновения. Шаттл "Independence", выполнявший сложную работу по захвату неработающего, но ценного спутника связи, в свою очередь тоже не сумел вовремя предпринять манёвр экстренного уклонения. Бронированный нос стотонной военной немецкой станции вошёл в брюхо научно-исследовательского корабля, как нож в масло. Удар был страшен! На шаттле оторвало солнечную батарею, манипулятор с захваченным спутником, навесные контейнеры хранения топлива, воды, технических жидкостей. Был разбит щит аэродинамического торможения, челнок снабжения, кассетный спутник связи, уничтожен узел причаливания, выведены из строя системы управления полётом, телескоп "Кepler-III" и оборудование диффузионного синтеза. Была содрана часть теплоизоляция, нарушена герметичность, заблокирован спускаемый аппарат. При разгерметизации погиб научный руководитель полёта Жан Батист Дюнуа, второй пилот Джордж Фуджиёка. Командир шаттла майор Дик Ричард Айдем получил тяжелейшие ушибы, множественные переломы, сотрясение мозга, и лежал в бессознательном состоянии. Если бы не его врождённое, прекрасное афроамериканское здоровье, он бы неминуемо умер.

"Rhein" пострадал не меньше. Всё, что было закреплено без помощи сварки, оказалось сметено с мест инерциальным ускорением. Аккумуляторные батареи срезали болты креплений и превратились в тараны, как и системы двигательных установок, комплексы разведки и прицеливания, пищевые контейнеры. Всё это было дополнено невесть откуда взявшимся хламом, тряпками, маслом разбитых гироскопов. Это месиво плавало внутри станции, ставшей похожей больше на мусоровоз, чем на военный корабль. У немцев все были живы, но двое получили переломы и ушибы, а борт-стрелок Франц Лейзехельд, управлявший в момент столкновения станцией, был в коме. Штурман Отто Эйхбергер при осмотре Лейзехельд развёл руками и прошептал:

– У него отёк сердца! Спасти его можно только в госпитале Раумваффе в Кёльне…

Потрясённые до основания, потерявшие возможность использовать двигатели, "Independence" и "Rhein" сошли с расчётных орбит и начали падать, ежеминутно рискуя столкнуться с другими космическими аппаратами или космическим мусором.

Когда астронавты потеряли связь и поняли, что нет возможности воспользоваться спускаемым аппаратом, они содрогнулись – это была не просто авария, это была катастрофа и шансы выжить равнялись почти нулю.

Теперь, сидя на кожухе радиотелескопа, Уайтгауз наблюдал, как немецкие астронавты пытаются вбить в щели брони титанопластовые волокна, оплавляя их криптоном, проклеивая многослойной фольгой.

Титанопласт пучится, собирается в шары бурого цвета, лопается на шероховатой броневой обшивке, оставляя быстро испаряющиеся кляксы.

Уайтгаузу было хорошо видно, что нормально работают только немец в бледно-голубом командирском скафандре, а двое других еле двигаются.

У того из них, кто педантично, через равные промежутки времени оплавляет волокна титанопласта, скорее всего сломана рука. Другой шевелиться только тогда, когда из рук выскальзывает инструмент и его приходится ловить.

– Это сон! – произнёс лейтенант Уайтгауз и усилием воли выжал из сознания страх.

Он сделал глубокий вдох и сказал уже спокойно:

– Джон, найди мне молоток с компенсатором!

Бортинженер Джон Маклифф молчал. Трещали помехи, где-то далеко, звучала скороговорка радиостанций:

– Если мужу тонус нужен, пейте препарат 'Геропазтодол' и он наполнит страстью ваши дни и ночи, и вес убавит, между прочим… Снег и дождь прекратятся к субботе, а температура и ветер придут в норму… Вживлённые в мозг вашего ребёнка микрочипа, навсегда избавит вас от необходимости учить с ним уроки, и повторять дважды свои требования… В сегодняшнем матче не будет среди хавбеков нашей самой большой звезды и надежды…

– Маклифф, почему молчишь? Знаешь, что делают немцы? – Уайтгауз постучал ладонью в грязной перчатке по коробочке связи на груди и окончательно сбил настройку, – проклятая техника, здесь каждый болтик стоит по паре тысяч евродолларов, но ничего не работает!

Ответивший ему голос бортинженера зазвучал глухо, сквозь треск и завывания:

– Слышу тебя не очень. Что у тебя там происходит?

– Немцы свою станцию конопатят титанопластом!

– Получается у них?

– Разве это может получиться? Титанопласт не может выдержать температуру атмосферного трения. Это не кремний и не кварц. А бафинг? Прохождение через атмосферу с разогревом до 2500 по Фаренгейту?

– Ты отогнул кронштейн? Ты где? Я тебя не вижу!

– Я его резал, сверлил, пережигал, бил, но кроме зазубрин ничего не добился. Не знаю, из какого нанометалла он сделан, это что-то нереальное!

Уайтгауз задержал дыхание, чтобы успокоится. В скафандре хлюпала вода, но это была не утечка системы охлаждения, это был пот.

– Давай я к тебе Дыбаля отправлю? – сдавленным голосом предложил бортинженер, явно нервничая.

– Может быть… Не знаю… Есть связь с Хьюстоном или Леоном?

– Всё оборудование в масле и воде, и чёрт его знает, как его очистить! – ответил Джон Маклифф.

Уайтгауз поглядел на высотомер – 121 миля в перигее. Он пополз к кронштейну, стравливая страховочный трос.

– Это что ещё? – спросил сам себя Уайтгауз, когда над правым глазом, там, где на золотистом стекле светился дисплей контроля параметров скафандра, замигала зелёная лампочка.

Это Маклифф требовал от него переключиться на внутреннюю связь. После скороговорки Си-Эн-Си, речь бортинженера казалась заторможенной:

– Рони, я починил приёмник и передатчик, но он кроме шипения ничего не выдаёт. Такое ощущение, что нас глушат средствами радиоэлектронной борьбы.

– Кто может глушить связь на такой высоте, кому мы нужны? Может быть это из-за немцев? Электросварка?

– Охват идёт по всем частотам, с большой амплитудой и пульсацией. Это РЭБ! Нас глушат!

– Ерунда! – сказал лейтенант Уайтгауз и повернулся, собираясь продолжить перемещение.

Неожиданно он увидел ярдах в трёхстах от себя, крупный, матово поблёскивающий цилиндр с тонким пером раскрытой солнечной батареи. Немного дальше, на фоне зелёной полоски северного арктического сияния, висел ещё один спутник.

– Маклифф, вижу спутники по правому борту! Попробуй идентифицировать их системой "свой-чужой"! – крикнул астронавт во весь голос.

– "Свой-чужой" не работает. Есть на спутниках опознавательные знаки?

– Плохая видимость – везде пузырьки воды и топлива из разбитых ёмкостей. Кругом плавает мусор. Когда против света смотришь – сплошной туман!

– Можешь приблизиться к ним?

– Нет, очень далеко! Может, это спасательная служба? Мы уже шесть часов без связи и центр управления полётами ищет нас. Шутка ли, гордость NASA пропала! Будем надеяться, что нас видят…

– Может, это космический мусор? На орбитах после войны столько всего летает…

– Сдвинуть бы кронштейн, и через пару часов пили бы горячий кофе в фургоне службы обеспечения, – с горечью в голосе сказал Уайтгауз и помахал беспилотным аппаратам рукой.

Он повернулся в сторону немцев и обнаружил, что они покинули место работ. Он теперь один в открытом космосе. Между свешенных в пустоту ног, виднеется жёлто-серая полоса экваториальной пустыни.

Сжав зубы, лейтенант Уайтгауз рывком добрался до кронштейна. Он обхватил его, как в детстве захватывал противника на борцовском ковре любительского клуба, резко дёрнул, упираясь рифлёными подошвами ботинок в обод спасательного аппарата.

– Нужно ещё добавить усилия… Толкнуть двигателем скафандра? – прошептал астронавт и, повернув рукоятку регулировки мощности ранцевого двигателя до упора, запустил его.