"Немного о пытках. Тут особой популярностью пользуется та треклятая дыра в полу. Тебе завязывают глаза, и на плохой веревке за ноги опускают вниз головой. И ты так и висишь, пока она не порвется. Этот полет был самыми счастливыми секундами в моей жизни. Я верил, что разобьюсь, я уже ласкал эту мысль, но нет: меня поймала сетка. ЗА ЧТО?! Остаться здесь живым, вот настоящая пытка!!!"

  "Сегодня меня резали. Так забавно спокойно об этом говорить. Мою руку медленно и настойчиво потрошили. Но, увы, драконы умели создавать магические штуки, этого у них не отнять. Местный лекарь так ее исцелил, что она стала лучше, чем была".

  "Когда меня уже убьют?"

  "Зачем я веду эти записи?"

  И вновь записи обрывались. Следователь в порыве изучил все стены, но ничего не нашел. Ему очень хотелось узнать, чем же все закончилось, и он вышел из камеры. Он пошел к той яме, и возле нее в его голове зазвучал упорный крик: "СПАСИ! СПАСИ! УМОЛЯЮ, СПАСИ! БЕЗДУШНАЯ ЖЕЛЕЗКА, ОТПУСТИ МЕНЯ!"

  Гость крепости только сел на пол, и ударил себя по щеке. Голоса стихли, и он позвал стража. Тот не замедлил явиться.

  - А дальше куда он делся?!

  - Кто?

  - Последний заключенный девятой камеры.

  - Его перевели в четвертую камеру.

  - Веди.

  Они пошли. Голоса все нарастали, и следователя стал бить озноб. Он остановился и оперся на стену.

  - Страж, ты слышишь это?

  - Я Вас слышу.

  - Я про голоса и стоны.

  - Только Ваш голос.

  - Замечательно, - с мукой в голосе сказал следователь. - Веди дальше.

  Идти было все труднее. Он чувствовал себя не на шутку прихворавшим, но все еще держался. В тенях ему мерещились цепи, волокущиеся по полу на трясущихся ногах. Они подошли к спиральной лестнице, на каждом из оборотов которой была дверь камеры. Они миновали пятую, и подошли к четвертой. В ней на полу были лужи запекшейся крови, но они не интересовали следователя. На стенах на больших расстояниях друг от друга были новые записи:

  "Из одной пыточной меня перевели в другую. Здесь холодно. Меня морят голодом, здесь кормят только раз в несколько дней. Но местный лекарь упорно не дает моему здоровью упасть"

  "Похоже, Алибердиум услышал мои жалобы на одиночество. Я слышу крики тех несчастных, что были здесь раньше. Они всегда кричат в одно и то же время, так что я все еще единственный живой".

  "Я теряю зрение. Я почти не вижу, что пишу, но продолжаю. В этом царстве одиночества такое счастье иметь хоть какое-то занятие".

  "А внизу было весело. Там кого-то убили, судя по его счастливым крикам от боли. Мне бы таких сокамерников. Да хоть бы каких".

  "Я поел!"

  "Я смог уснуть!"

  "А тот сумасшедший из другого конца тюрьмы был очень разумным малым. Жаль закон не позволяет изучать магию на людях, я бы с удовольствием стал кроликом, меня бы приготовили и дали кому-то съесть".

  "Магия здесь запрещена. Когда-то это было печально, что я не мог согреться, но какая, в сущности, разница?"

  "Я поел!"

  "А я ведь мог..."

  "Ага, все время мне просто везло. Царапать стены тоже нельзя, вдруг сбегу"

  Следователь немедленно пошел в камеру этажом ниже, где он отчетливо слышал крик: "Дааааа, смерть!"

  В ней он нашел надписи кровью, написанные другим подчерком:

  "Нас морят голодом. Мы тянули жребий, кого съесть. Как ни странно, это делать можно. Каким счастливым был тот дед, которого приговорили к вечному пожизненному, и он его вытянул. Странное дело, когда мы тянули, все от страха трепетали, и он тоже, но когда закончили, все немного загрустили, а он запрыгал от счастья. Все же воля к жизни - странная штука".

  Дальше шло подробное перечисление частей тела, которые они ели. Следователя вырвало, и он вновь позвал стража.

  - Скажи, куда в самом конце перевели последнего заключенного камеры номер четыре?

  - Сперва в клетку номер 248, потом в карцер, потом в камеру номер 36.

  - Веди в 36-ю.

  Они шли, и чиновник опирался при ходьбе на стража в этом путешествии. Его мысли захватили лишь слова "свобода", "смерть" и "еда", которые повсюду он слышал. Они вышли к той же двери, с которой начались путешествия по камерам, и спустились на один пролет. Чиновник отпустил стража, и сам пошел, шатаясь. Он дошел до камеры Љ36.

  Все ее стены были исцарапаны надписями, а на полу, лицом от двери, лежало искривившееся тело последнего узника Алибердиума. Древние сухие волосы своей длиной покрывали все тело несчастного. На торчащей из-под них ладони были длинные скрюченные пальцы пепельного цвета. Его ногти с течением времени и записей обратились огромными черными когтями, которыми он, видимо, и писал свои последние записки. Послушные стражи продолжали носить к бездыханному телу полагающуюся еду: возле него стояла тарелка со свежей кашей. "И все из-за одной бумажки, одной печати...", - пронеслось у него в голове и могильным холодом прошлось по телу. Чиновник долго не мог подобрать слова, и все прокручивал в голове, что же можно сказать этому несправедливо страдавшему телу. Он остановился на варианте: "Прости нас, последний узник Алибердиума. Правосудие забыло о тебе на целых шестьсот лет. Клянусь, я добьюсь тебе посмертной амнистии, и ты будешь тожественно похоронен в достойном месте, чего бы мне это ни стоило!". Вытерев струившийся по лицу пот, он начал: