Музыка была легкой и воздушной, но всю песню пронизывали уверенные звуки басов. Они дарили ощущение романтичной беззаботности.

— Это Twin Sisters — «Мы все изменим», — сказал он, отбивая пальцем по матрасу ритм. Брукс был моим живым музыкальным автоматом. Он запретил мне слушать музыку по радио, потому что там звучит куча голливудской разжижающей мозг ерунды. Поэтому каждый день — утром и вечером — он давал мне слушать то, что считал золотым музыкальным фондом.

Мы лежали на моей кровати, глядя в потолок и слушая музыку, пока в комнату не ворвался Келвин — с мокрыми волосами и зажатым в зубах кексом.

— Я готов! — крикнул он, роняя крошки мне на ковер. Мы с Бруксом сели, и он смотал наушники вокруг плеера.

— Ладно, Магнит, после школы я вернусь и принесу для тебя кое-что еще из стоящей музыки, — сказал он, улыбаясь мне. — И помни, говори «нет» всем наркотикам, кроме хороших, и учись, пока не надоест.

Он как всегда в своем репертуаре.

Я бросила взгляд на тикающие настенные часы и вздохнула.

Только одиннадцать часов. Другими словами, слишком много часов до того, как ко мне вернется музыка.

Глава 8

Мэгги

Каждый день в пять вечера я по часу принимала ванну. Сорок пять минут лежала с книгой в руке и читала. Потом откладывала ее и мылась — закрывала глаза и сморщенными, как изюм, пальцами водила куском лавандового мыла вверх и вниз по рукам. Мне нравился запах лаванды почти так же сильно, как аромат гардений. Гардении я любила больше всего. Каждую среду отец ходил на рынок и покупал для меня свежий букет цветов, чтобы поставить его на подоконнике спальни. Впервые купив гардении, он сразу понял, что это мои любимые цветы — может, по моим губам, изогнувшимся в улыбке; может, по тому, сколько раз я кивнула, вдыхая их аромат; а может, просто потому, что смог прочитать мое молчание. Отец знал обо мне все, читая мимику и подмечая каждый малейший жест. Он знал даже то, что, когда обжигающе горячая вода остывала, я погружалась в нее с головой и на пять минут задерживала дыхание.

В течение этих пяти минут я вспоминала то, что со мной случилось. Для меня это было важно — вспомнить дьявола. Как он выглядел. Что я ощущала. А если не вспоминала, то порой начинала винить себя в случившемся, забывая, что была жертвой.

Под водой мне становилось легче. Погружаясь, я избавлялась от мыслей о собственной вине.

Она не могла дышать.

Горло сжалось, словно пальцы дьявола сомкнулись на моей шее, а не на шее женщины.

Дьявол.

По крайней мере, в моих глазах он был дьяволом.

«Беги! Беги, Мэгги», — настойчиво кричал мой разум, но тело оставалось неподвижным — я была не в силах отвести взгляд от ужасной картины, развернувшейся перед глазами.

— Мэгги!

Услышав свое имя, я вынырнула и сделала глубокий вдох.

— Мэгги, тебя пришла проведать миссис Бун, — крикнул снизу папа.

Я встала на ноги и открыла слив, отправляя вращающуюся по часовой стрелке воду вниз по трубам. За десять лет мои светлые волосы отросли до самых ягодиц, а кожа приобрела призрачную бледность. Я взглянула на часы, висящие на стене.

18:01.

Миссис Бун сегодня припозднилась. Уже действительно поздно.

Много лет назад, когда она услышала о том, что я потеряла речь, то спросила, может ли она раз в день навещать меня, чтобы мне было с кем общаться. В тайне понимая, что она приходит ко мне, чтобы скрасить собственное одиночество, я не возражала против ее визитов. Когда две одинокие души находят друг друга, то их связь крепнет, несмотря ни на что. Я не была уверена, хорошо это или плохо. Казалось бы, два одиноких человека объединились, два негатива в сумме должны давать что-то положительное, но все было не так. Складывалось впечатление, что мы вышли на новый уровень одиночества и с удовольствием погружались в него все глубже.

Миссис Бун частенько брала с собой своего кота Маффина, чтобы развлечь меня за ланчем. Она всегда приходила в полдень, и мы, сидя в столовой, пили чай с бутербродами. Я терпеть не могла чай, и миссис Бун это прекрасно знала. Но каждый день она считала своим долгом приносить мне его из местной пекарни «Вкусные привычки».

— Ты молодая, а значит, глупая, поэтому не понимаешь всех прелестей чая. Ты полюбишь его, — обещала она. Обещание, которое всегда оказывалось ложью. Я так и не смогла полюбить чай. Наоборот, с каждым разом я ненавидела его все больше.

Будучи молодой и полной сил, она жила в Британии, и я предполагала, что именно там у нее возникла такая любовь к этому мерзкому пойлу. Она всегда мечтала вернуться в Англию — с тех самых пор, как много лет назад потеряла мужа. Она приехала за ним в Америку, но, полагаю, после его смерти, скорее всего, не нашла в себе сил уехать обратно.

— Стэнли был моим домом, — она всегда заводила разговор о покойном муже. — Не имело значения, где мы жили, потому что там, где был он, я чувствовала себя дома.

После его смерти миссис Бун осталась все равно что бездомной. Когда Стэнли, собрав багаж, отправился в мир иной, то прихватил с собой то, что для миссис Бун было источником жизни — свое сердце. Я часто задавалась вопросом, сможет ли она, закрыв на минуту глаза, вспомнить звук его сердцебиения.

Я знала, что смогу.

— Мэгги! — крикнул папа, вырывая меня из размышлений. Я дотянулась до белого полотенца на полке и, завернувшись в него, вышла из ванной, подошла к зеркалу и взяла расческу. Начав расчесывать спутанные волосы, я смотрела на свое отражение: голубые глаза и высокие скулы, доставшиеся мне от отца; маленькие веснушки на лице — от бабушки; а длинные ресницы — от дедушки. Со сколькими предками можно повидаться, просто каждый день заглядывая в зеркало. Я знала, что это маловероятно, но временами готова была поклясться, что у меня мамина улыбка и форма бровей.

— Мэгги! — снова крикнул папа. — Ты меня слышала?

Я молча возмутилась. Миссис Бун почему-то решила, что неплохо бы заявиться ко мне на ночь глядя. Это здорово раздражало. Как будто у меня не было других дел. Она должна была прийти в полдень. У нас был заведенный порядок, распланированный график, и сегодня вечером она его нарушила. Честно говоря, просто было непонятно, зачем она надоедает мне своими ежедневными визитами и почему я вообще позволяю ей оставаться на ланч? Большую часть времени она была до невозможности грубой, толкуя мне о том, какая я бестолковая и насколько нелепо то, что я не могу сказать ни слова.

Она называла это ребячеством.

Даже недоразвитостью.

Но я знала, что принимаю ее каждый день, потому что миссис Бун — одна из немногих моих друзей. Ее грубые комментарии порой вызывали у меня ответную реакцию — легкую ухмылку или беззвучное, слышное только мне, хихиканье. Старая семидесятилетняя пердунья оказалась одним из лучших моих друзей. А заодно и злейшим врагом. Наши отношения были сложными. В идеале, нас можно было назвать заклятыми враждующими друзьями. Ко всему прочему, я любила ее кота так же сильно, как и в детстве, и Маффин следовал за мной по всему дому, потираясь своей мягкой шерсткой о мои ноги.

— Мэгги Мэй? — снова прокричал папа, на этот раз уже стучась в дверь ванной. — Ты меня слышала?

Я дважды стукнула в дверь. Один стук означал «нет», два стука означали «да».

— Чудесно, тогда не заставляй миссис Бун ждать, хорошо? Спускайся побыстрее, — сказал он.

Я чуть было не стукнула в дверь один раз, чтобы продемонстрировать собственное возмущение, но сдержалась. Вместо этого заплела свои мокрые волосы в косу и перебросила ее через плечо. Потом надела нижнее белье и натянула через голову светло-желтое платье. Захватив с бортика ванной книгу, я открыла дверь и поспешила вниз — навстречу своему заклятому другу.

Миссис Бун всегда одевалась так, словно ехала на встречу с королевой Елизаветой. Шея и пальцы были унизаны драгоценностями, искрящимися на фоне искусственного меха, накинутого на ее плечи. Она всегда лгала, утверждая, что мех настоящий, но мне лучше было знать. Я прочитала достаточно книг эпохи сороковых, чтобы понимать разницу между натуральным мехом и подделкой.