Незнакомец расхохотался, показав частокол желтоватых крепких зубов.

- Конечно партийный, член СЕПГ. Меня зовут Матиас Варнов, я журналист из ГДР. А вы переводчик Серафима Невельскáя, - он сделал ударение на последнем слоге. Очевидно, на утреннем брифинге он успел прочесть мое имя на приколотой на груди табличке.

- Невéльская, - поправила я. - А где вы так хорошо выучили русский?

- Мой дедушка был словаком. Поэтому мне нетрудно было овладеть языком врага на курсах переводчиков вермахта.

- И повоевать с врагом довелось?

- Нет, на фронт меня не взяли из-за плохого зрения. Мне поручали только переводить документы в штабе. Я - типичная канцелярская крыса.

- Крысы иногда приносят больше вреда, чем волки.

- Серафима, все это в прошлом. Если мне позволили вступить в партию, значит мои грехи были не так уж велики. Я вас прошу, не напрягайтесь. Наслаждайтесь оттепелью. После двадцатого съезда КПСС все изменилось к лучшему. Как поется в песне, все стало вокруг голубым и зеленым. Хрущев войдет в историю как человек, изменивший мир.

То что он говорил, для советского уха звучало непривычно резко, хотя по сути все это было вполне, как бы сейчас сказали, политкорректно. Позже я поняла, что манера высказываться о вещах тривиальных с оттенком сенсационности, судить о власть имущих с показной, но тщательно дозированной независимостью свойственна большинству журналистов. Но в тот момент я невольно почувствовала уважение к человеку, который смелее, раскованнее меня.

- А вы что делали во время войны? - Матиас, близоруко сощурившись, аккуратно протер запотевшие очки специальной замшевой тряпочкой. Без очков он был похож на знаменитого в те годы актера Фернанделя.

- Примерно то же, что и вы, - усмехнулась я. - Носила военную форму, но оружия в руках не держала.

- Переводили?

- И переводила тоже, - хмуро ответила я. - Давайте сменим тему.

- Охотно, - Матиас утвердил очки на переносице и снова широко улыбнулся. - Тем более, что заговаривая с вами, я преследовал совершенно другие цели.

- Какие же? - спросила я, досадуя, что никак не могу осадить нахального журналюгу.

- Как минимум, произвести на вас благоприятное впечатление.

- А как максимум?

- Добиться вашего расположения.

- Херр Варнов, вам уже говорили, что вы пошляк?

Матиас в замешательстве снова снял очки и стоял передо мной, беспомощно щуря выпуклые серые глаза.

- Простите, - сказал он, водружая очки на место. - Это все отвратительная журналистская манера болтать, что ни попадя. Но вы мне действительно очень понравились.

Смена тона обезоруживала, и даже глупое слово 'действительно' прозвучало едва ли не трогательно.

- Ладно, - смягчилась я. - Давайте же, наконец, сменим тему. Вы говорите, ваш дед был словаком? - Это его фамилия - Варнов?

- Да. Слово это словацкое, означает 'ворона'. Там где он жил, есть и речка Варнов или, как говорят немцы, Варно. И городок назван по речке - Варнемюнде.

Я вздрогнула.

- Что с вами? Вы были в этом городе?

- Да... - замялась я. - Сразу после войны.

- Вот это да! - воскликнул Матиас. - Потрясающее совпадение! А что вы там делали?

- А вы где были после войны? - торопливо перебила я.

- Переводил на Нюрнбергском процессе.

- Неужели? Представляю, как это было интересно!

- О да! - вскинул брови Матиас. - Суд победителей над побежденными - это всегда очень интересно.

- Вы хотите сказать, что нацистов судили предвзято?

- Нет, конечно. Нацизм получил все, что заслужил. Но его черная тень оказалась настолько велика, что в ней смогли укрыться и его пособники.

- Какие еще пособники?

- Англия с Францией, которые в тридцать восьмом надеялись умилостивить Гитлера Судетами. Советский Союз, который в тридцать девятом вместе с фашистами поделил Польшу, как рождественский пирог.

- Ну, знаете! - я задохнулась от возмущения. - А разве не наши войска Польшу освобождали?

- Ваши, - мрачно кивнул Матиас. - Хотя поляки этого и не хотели.

- А чего же они хотели? Под Гитлером оставаться?

- Нет. Они просто хотели быть хозяевами в своей стране.

- А сейчас они разве не хозяева? Да у них вообще совести нет!

- Победители всех времен считали себя нравственнее побежденных, - грустно сказал Матиас. - Более того, именно собственное моральное превосходство, а не силу оружия они полагали первоосновой своих побед. Но, как сказал тот же Ницше, есть степень заядлой лживости, которую называют 'чистой совестью'.

Я открыла рот чтобы сказать этому выскочке все, что я о нем думаю, но тут он опять стянул с носа очки, отчего его лицо снова сделалось беспомощным.

- Ладно, Серафима, - он примиряюще тронул меня за рукав. - Давайте, как вы говорите, сменим тему.

И опять я остыла, не успев как следует разозлиться. Было в нем что-то от большого ребенка, на которого не обижаются, даже если он несет явную чушь.

В пелене тумана приглушенно прозвучали удары корабельного колокола.

- Пять склянок! - провозгласил Матиас. - По-сухопутному - полседьмого. Ужин через полчаса. Серафима, вы позволите сидеть за столом рядом с вами? Обещаю вести себя прилично.

- Садитесь, если хотите, - пожала я плечами.

- Замечательно! - просиял Матиас. - Позволите за вами зайти?

- Это уже ни к чему. Встретимся в столовой в семь.

По дороге в свою каюту я думала об этом странном немце со словацкой фамилией. Кто он - провокатор, агент штази? И это вскользь брошенное сообщение, что его отец родом из Варнемюнде... Что это - совпадение? Или намек на то, что он что-то знает? Но если он агент, то зачем ему на это намекать? Для чего высказываться о Польше, возбуждать лишние подозрения? Хотя если он провокатор... Голова шла кругом.

'Да какой он, к черту, агент, - мне вдруг вспомнился беззащитный взгляд его выпуклых серых глаз. - Просто любит повыпендриваться, как все самцы-павлины. Обычный дорожный флирт'.

Мне вдруг захотелось переодеться к ужину. Я стащила с себя белую блузку и строгую юбку. Из зеркала на меня смотрела справная тридцатилетняя баба со смазливым личиком, задорно торчащими козьими грудками и крепкой, почти девчачьей задницей. Немного портила впечатление тонкая вертикальная морщина на переносице и воспоминание о выпуклости в районе копчика, но тогда все это еще не было так заметно. Я втерла в переносицу немного крема, выдернула пару седых волос и достала из чемодана подарки Нади Леже: флакончик 'Шанель ?5' - недостижимой мечты миллионов советских женщин и умопомрачительно-кружевной французский лифчик. 'Как говорит Катя Фурцева, - вспомнились мне слова Нади, - каждая женщина имеет право на хороший бюстгальтер'. Я с наслаждением надела это волшебное белье и облачилась в серое облегающее платье с жемчужной отделкой у ворота и открытым левым плечом.

В кают-компании я сразу увидела могучую фигуру Матиаса, царившую над длинным, покрытым белой скатертью столом со сверкающими никелем приборами. Слева от него едва возвышались над тарелкой покатые плечи и зализанный пробор куратора группы советских переводчиков капитана Фокина. Сидя рядом, мужчины напоминали слона и моську. В шумной толпе переводчиков Фокин был единственным человеком в военной форме, к тому же не владеющим ни одним иностранным языком. Стул справа от Матиаса оставался свободным.

- Ого! - Фокин, оглядывая меня, удивленно поднял белесые брови. - Так вот для кого товарищ Варнов кресло абонировал. И даже пищу принимать не торопился.

- Разве ради такой женщины не стоило подождать? - смеясь, спросил Матиас. Он смотрел на меня с нескрываемым восхищением.

- Стоило, стоило, - с раздражением отозвался Фокин. - Непонятно только, с какой стати вы так вырядились, Невельская.

- Сегодня день рождения Фридриха Энгельса, - ответила я с невинной улыбкой. - Разве вы не знали, товарищ капитан? Вот товарищ Варнов может подтвердить.

Матиас утвердительно кивнул. Фокин втянул ноздрями воздух.