Однако это у них не получилось до сегодняшнего дня. Вечная мерзлота оттаять не может по определению. На самом деле вся эта гребаная 'оттепель' продолжалась ровно одно лето пятьдесят шестого года - от двадцатого съезда коммунячьей партии до венгерских событий.
Для меня она выразилась в быстром и легком снятии судимости. Я просто написала заявление в прокуратуру, и через две недели моя биография снова была чиста, как пенсне недавно убиенного Берии. Более того, поскольку будучи прислугой у генерала К. я была формально призвана в действующую армию, то теперь мне выдали удостоверение 'участника войны'. После недавнего звания 'врага народа' это ощущалось как неслыханный социальный взлет.
Еще одним зримым воплощением короткой оттепели было обилие выставок иностранных художников в Москве. Для меня это была манна небесная - я ходила по вернисажам и впитывала этот дух иной, свободной жизни, их стиль, манеру самовыражения. На портретах встречались и татуировки, но с особой жадностью я выискивала их у посетителей - иностранцев, обилие которых в Москве тоже было приметой оттепели. Я даже специально ездила на пляж в Серебряный Бор и тайком разглядывала рисунки на холеных телах полуобнаженных чужеземцев.
Однажды я возвращалась от очередной клиентки - жены секретаря ЦК Р., капризной белотелой самки. Перед этим она полтора часа, брезгливо кривя тонкие, как пиявки, губы, рассматривала мои эскизы татуировок, прикладывая их к своим пухлым ляжкам и блиноподобным грудям. Мне было велено явиться на следующий день снова, и я раздраженно топала к себе на Тверскую, обходя грязные осевшие сугробы.
В Манеже шла выставка недавно умершего Фернана Леже, и я конечно не могла пройти мимо. В первом же зале я увидела необычную женщину. У нее было простое крестьянское лицо, но одета она была с отменным вкусом. В то время так одевались только за границей. Держалась она раскованно, двигалась свободно. Стройная фигура и безупречный макияж скрадывали ее возраст, но скорее всего ей было под пятьдесят. Картины Леже ее не слишком интересовали - она рассеянно скользила по ним взглядом как по давно и хорошо знакомым предметам. Явно кого-то ожидая, она посматривала на входную дверь.
Женщина в очередной раз взглянула на часы, и на ее запястье мелькнула мастерски наколотая зеленая змейка. Мне стало любопытно, я подошла ближе, но змейка скрылась под рукавом. Потоптавшись рядом с женщиной, я спросила у нее, который час.
Незнакомка, не отрывая взгляда от двери, вскинула сильную
руку, показывая мне стильные каплевидные часики. Из-под тонкого стального браслета выглянула изящная изумрудная змейка с глумливыми оранжевыми глазками. Я жадно ее рассматривала, силясь понять технику набивки наплывающих друг на друга чешуек, создающих объемный, сверхъестественно правдоподобный рисунок. При малейшем движении руки змейка извивалась, двигалась, и казалось, она вот-вот юркнет под рукав своей хозяйки.
- Нравится? - женщина повернула ко мне живое скуластое лицо. - Любите живые картинки?
Она правильно выговаривала русские слова, но немного смягчала согласные на польский манер.
- Нравится, - кивнула я. - Только непонятно, каким образом насыщается цвет на границе чешуек - не то из-за большей густоты туши, не то за счет смены иглы на более тонкую...
- Вы, я вижу, профессионал! - живо отозвалась незнакомка. - Художница?
- Что-то вроде этого, - бесстрашно ответила я. - Татуировщица.
Недавно снятая судимость вдохновляла мою наглость. Наступившая оттепель казалась вечной и неизменной.
- Ого! - вскинула густые брови незнакомка. - А еще говорят, что в СССР татуировками интересуются только уголовники.
- Я и есть уголовница, - пустилась я во все тяжкие. - Правда, бывшая.
- Замечательно! - рассмеялась женщина. - И как же вас угораздило...
В этот момент распахнулись двери, и в зал стремительно вошло несколько стриженых молодых людей в одинаковых серых костюмах. Ближние посетители шарахнулись в стороны. Следом неторопливой походкой проследовала статная женщина с высокой прической, одетая в синий деловой костюм. Ее окружали солидные, чиновного вида мужчины. 'Фурцева, Фурцева...' - прошелестело по залу.
- Дождитесь меня, не уходите, - быстро шепнула мне незнакомка и заспешила навстречу вошедшей.
Женщины расцеловались, как подруги, и процессия двинулась по залам, осматривая экспонаты. Незнакомка выглядела экскурсоводом. Она что-то рассказывала Фурцевой, показывая на картины. Я шла позади, на расстоянии разглядывая пышную свиту. Рядом с Фурцевой вальяжно шагал секретарь ЦК красавец Шепилов; его лицо, больше подходящее для киногероя, чем для партийного босса, было хорошо известно по газетным портретам. С Фурцевой они составляли красивую пару. Правда, в то время еще никто не знал, что скоро их дороги разойдутся: она взлетит аж в президиум ЦК, а он, лишь год побыв министром иностранных дел, вместе с Маленковым, Молотовым и Кагановичем станет опальным путчистом - неудачником, навеки получившим ярлык 'примкнувшего к ним Шепилова'...
За полчаса гости обошли выставку Фернана Леже и вернулись к дверям. Фурцева на прощание снова обняла и поцеловала женщину-гида. Вскоре та вернулась ко мне раскрасневшаяся, с помолодевшим лицом.
- Давай знакомиться, - громко сказала она, протягивая руку. - Я - художница Надя Леже, вдова Фернана.
Когда прошел мой столбняк, мы вместе вышли на вечереющую слякотную улицу Горького. Через десять минут мы сидели в 'Шоколаднице', пили коньяк под ореховый торт, и Надя рассматривала мои эскизы: скорпионов, ласточек, драконов и змеек.
- Все это мне знакомо, - говорила она, дымя невиданной в те времена тонкой черной сигареткой, - ведь я много работаю в мозаике. Принцип один и тот же - мы обе используем точку вместо мазка, и эти точки должны слиться в цельную, единую картину. Вот, кстати, знаешь кто делал мне эту змейку? Сам Фу Баоши - лучший художник Китая, любимец Мао Цзедуна.
- Как же вам удалось до него добраться? - выдавила я, мучаясь завистью.
- Да очень просто. Мы с Екатериной Алексеевной были вместе в Пекине. А Фурцева и Цзян Цин, жена Мао - закадычные подруги. Это не секрет, - добавила она и засмеялась, глядя на мою вконец обалдевшую физиономию. И вообще, народный Китай - лучший друг Советского Союза.
Я молча кивнула. Надя посмотрела на часы, вновь обнажив змейку.
- В общем, рука у тебя верная, но поучиться, конечно, надо. Лучше всего у японских и немецких мастеров.
- Вы смеетесь надо мной? - моя зависть нашла выход в грубости.
- Ну, зачем же, - мягко ответила Надя. - Япония, конечно, далековато, а Германия поближе. Ты немецкий знаешь?
- И английский тоже.
- Вот как? Это облегчает задачу...
- Какую задачу?
- Я ничего не обещаю, но попробую тебе помочь. В Москве я пробуду еще две недели - до конца выставки. Вот тебе мой телефон, - Надя протянула карточку. - Позвони мне денька через три, может, что-то удастся сделать. Понравились мне твои эскизы...
Я выдержала целых пять дней. Не хотелось расставаться с иллюзией, будто в моей жизни что-то может измениться.
- Ты куда пропала, подруга? - услышала я в трубке Надин мягкий выговор.
Подруга! Услышать такое из уст Нади Леже - художницы, вдовы великого Фернана Леже, сестры Владислава Ходасевича! Под гулкие удары сердца я выслушала ошеломляющее предложение: поработать переводчицей на Лейпцигской ярмарке.
- Конечно, это не совсем то, что тебе нужно, - округлый Надин голос звучал словно сквозь вату, - но на ярмарке в разделе искусств собирается много художников. Среди них найдутся и татушники. Я тоже буду там - познакомлю тебя кое с кем.
- Спасибо, Надя, - только и смогла я выдавить из себя.
- Это не мне, это Екатерине Алексеевне, - коротко рассмеялась Леже. - Позвонишь ее референту, получишь все инструкции. Записывай номер...
- Наконец-то! - воскликнула Груня, выслушав мой рассказ. - Я чувствовала, что все это не навечно. Усатый помер, наваждение кончилось. Да здравствует оттепель!
