- Вообще-то я не помню. Прошло уже столько времени... Хотя...Что-то вроде Наташа так рассказывала. Вроде какая-то идиотка по ночам вопила. Но, если честно, я ему не верю...
Луна, одинокая и остроконечная, взошла над городом. Взошла, как и вчера, как и год, как и век, как и тысячелетие назад. Она растёт, убывает, пропадает и снова появляется. И всякий, даже ребёнок знает, что если луна пропала, то завтра-послезавтра она непременно вернётся. Вернётся ночь, вернётся день, зима, лето и осень. Только вот люди, ушедшие в мир иной, больше никогда не возвращаются.
Маша одиноко брела по ночному городу, вспоминая о тех счастливых днях, когда вот так же шла рядом с Митей, держала его руку в своей, слушала его голос, целовала его губы. Этих дней теперь тоже не вернуть.
Следователь, правда, утешал, обещал, что убийцу найдут и накажут по всей строгости, хотя наверняка знал, что, скорей всего, не найдут. Ну, а добровольно никто не признается. А если даже и найдут, и посадят, будет ли от этого легче? Кому-то, может, и будет, но Маше - ничуть. Найдут его, не найдут, а она больше никогда не увидит своего Митю.
"Вот и я как эта луна, - с тоской думала девушка. - Так же и у меня отняли половинку".
Нет, даже не половинку - Маша чувствовала, что отняли у неё гораздо больше. Притом, частичку отнял сам любимый. В тот самый день, когда замахнулся на неё. Не сделай он этого, Маша бы даже не задавалась вопросом: способен ли он ударить девушку? Она бы, пожалуй, решила, что Надежда Алексеевна всё это насочиняла. А так он, может быть, сам того не ведая, заставил Машу в нём усомниться, заподозрить в нехорошем.
Так, не разбирая дороги, она сама не заметила, как оказалась у вокзала. У того самого, на который много лет назад приехала из родной Сычёвки. Несмотря на поздний час, людей там было много. Какие-то счастливцы ехали к родственникам, либо возвращались из гостей, какие-то несчастные надолго провожали своих любимых и родных, какие-то путешественники стремились за новыми впечатлениями, какие-то туляки встречали приехавших к ним гостей. И никому из них не было дело до одинокой и несчастной девушки, только что потерявшей любимого человека.
Неожиданно Машино внимание привлекла одна женщина, шествующая с краю толпы. Несмотря на то, что на дворе стояла глубокая осень, одета она была в одно платье. Лёгкое, летнее, из-под которого выглядывали белые босоножки. От одного взгляда на неё становилось холодно.
Когда женщина подошла поближе, Маша с удивлением узнала её. Именно она стояла у доски, когда Маша, сидя за третьей партой, писала диктант или решала задачки. Она же строго спрашивала её: "Горчакова, почему не сделала домашнее задание?". Она же отбирала тетради и ставила двойки тем, кого застала за списыванием.
Как же она с тех пор изменилась! Вся бледная, замученная, двигается, как зомби? Когда-то молодая, она, казалось, постарела на целых сто лет.
- Юлия Павловна, это Вы? - окликнула её Маша.
Услышав своё имя-отчество, та подняла свои запавшие глаза. Всё, что угодно, ожидала увидеть в них Маша, но от ТАКОГО холода и озлобленности у неё просто волосы встали дыбом.
Сколько Маша её помнила, Юлия Павловна никогда не отличалась добротой. Оскорблять учеников, давать им разные обидные клички, бить указкой - всё это было вполне в характере её учительницы. Пожалуй, только к Вадику, своему сыну, она и относилась хорошо. Ему ставила одни пятёрки, ему одному разрешала списывать и даже придиралась к тем, кто не желал дать ему списать у себя. И даже если Вадик кого-то обидит, виноват всегда был тот, кто осмеливался дать ему сдачи. Остальные же ученики были для неё патологическими дебилами, которых она едва терпела.
Но никогда прежде Маша не видела, чтобы учительница глядела так, как сейчас. Так, словно в её жизни случилось какое-то большое горе, заставившее её возненавидеть весь свет.
- Юлия Павловна, это я, Маша! Раззява, - назвала она своё школьное прозвище, которое учительница и дала ей.
Юлия Павловна не ответила, по-прежнему продолжая смотреть сквозь неё. Потом вдруг резко развернулась и прошла мимо.
Долго Маша глядела ей вслед с недоумением, не решаясь больше окликнуть её, спросить, какими судьбами она здесь, в Туле, и как она сама живёт, работает ли в школе, и как Вадик, поступил ли в институт, женился ли...
"А ведь это был её голос!" - сообразила вдруг Маша, когда Юлия Павловна скрылась из виду.
"Шакалов, ты умрёшь!"
"Опять ты, раззява, пропустила запятую!"
"Будь ты проклят, шакал паршивый!"
"Горчакова, ты что, оглохла? Я к тебе обращаюсь!"
"Умрё-о-о-ошь, проклятый!"
"Садись, два!"
Разные интонации, но голос тот же. Так вот почему он казался Маше таким знакомым. Вот где она уже слышала такой же.
Так что же получается - Юлия Павловна убила Митю? Глупость! Ей-то это зачем? Она, должно быть, его никогда и не знала. Он живёт в Туле, она в Сычёвке.
"Когда я была маленькой, мы с мамой ездили в Ясную Поляну. Вот там и жил Лев Толстой", - рассказывала она ученикам на уроке.
Тогда, будучи первоклассницей, Маша ещё не знала, не ведала, что Тула станет её родным домом, и та же Ясная Поляна будет до неё рукой подать. И, конечно, не знала, что в усадьбе Льва Николаевича она успеет побывать ещё не раз.
Да, Юлия Павловна была в Туле. Но была тогда, когда Митины мама и папа тоже были детьми. Даже если они как-то и пересеклись, что же за детская обида могла посеять в душе учительницы ТАКУЮ ненависть?
"Что за бредовые мысли, в самом деле? - оборвала Маша саму себя. - Уже из бывшей учительницы убийцу делаю. Да не могла она никого убить! Неспособна она на такое".
