Мама рубит дрова Мама рубит дрова, в пиджаке и резиновых ботах. Тяжек вдовий неострый топор. День деньской моя мама в заботах. Пригорюнясь, соседка глядит на нее сквозь забор. Снег на крышах лежит, на заборах дырявых, на липах, В ледяную дорожку холодные вмерзли следы. Мама рубит дрова, разгибаясь со стоном и хрипом, И по ветру летят ее волосы, вечно седы. Сполз платок с головы. Мама рубит, и рубит, и рубит. Ох, колотит дрова, бьет дрова! Ненавидит и любит, Ласкает— и лупит, и губит… Мама рубит дрова – И седеет ее голова. Разгибается мама и смотрит на белое небо. Как хватило на жизнь ей таких сокрушительных сил? — Подымать, подыхать, подыматься без мужа, без хлеба, Три войны пережить, жить – из скрученных жил! Разлетаются щепки, звенят на морозе удары, И со стуком поленья отскакивают от земли. Мама, мама моя, стала ты беззащитной и старой, Треплет ветер безжалостный белые пряди твои. Стает снег на заборе, на липе, на крыше. Страшно – мама растает… И новая вспыхнет трава! Закрываю глаза и до рези отчетливо вижу: Мама рубит дрова… «Ирэн» Он сыпал и сыпал Московским своим говорком. Потом говорил: – Ты – Ирэн! — И стучал кулаком. Ну что мне ответить тебе? Ты все таки гость… А я не Ирэн. Я такая же черная кость. Я помню: Молчала Седая угрюмая мать. Вся улица вышла Над гробом отца отрыдать. На бедной, крикливой, На доброй моей магале Дрались и братались, Плескалось вино на столе. Там песни веселые, А спесь – это нам не с руки. Там руки тяжелые, Да только сердца там легки. И чем ты кичишься? Равны мы на этой земле — На бедной, крикливой, На доброй моей магале. Вон там меня знают. Иду в мальчиковом пальто. И словом и взглядом Меня не обидит никто. Женщина по имени Любовь Промозглое ненастье декабря — Бесснежного, бессолнечного, злого… С тобой случайно встретимся мы снова И совершим общение добра, Из уст в уста передавая слово. Мы бесприютны обе, и близки, И нас гнетут похожие заботы. Сегодня вдруг увиделись мы – вот и Друг друга избавляем от тоски. А волосы влажны над отворотом. А женщина по имени Любовь, Легко зажав губами сигарету, Мне поверяет малые секреты… И это имя не с чем рифмовать — Ему созвучных слов на свете нету. Ах, эти будни!.. Некогда взгрустнуть. Но, словно б умоляя о подмоге, Сырые листья облепляют ноги, И дождь в слезах кидается на грудь. Как будто знает – что там в эпилоге. А женщина по имени Любовь Идет с лицом, горящим как фонарик, Сквозь переплет ветвей, изгибы арок И дышит изумленно на любовь В горсти, как на негаданный подарок… О женщина по имени Любовь!.. Земфира
Остра, как нож, цыганская тоска, Но спрятана под сумрачное веко. Лепешку рвешь на равных два куска: Придет иль не придет она, Алеко? Цыганское колышется тряпье, Кибитки уплывают из долины, Косится и ушами конь прядет, Мотая челкой спутанной и длинной. Ты пьешь вино, но зелен виноград, И терпкий привкус небо с нёбом сводит. Она уходит – не глядит назад, Плывут кибитки – и она уходит. Не крикнуть! Жуй лепёшку, коль не люб!.. За ней – цыган потряхивает чубом. В последний раз блеснут на солнце зубы — Она монету пробует на зуб. Николай Сундеев Воспоминание о землетрясеньи Я помню: тряхнуло — и резко в сознанье вошли утробные гулы забившейся в муках земли. Вспухала от гнева она, недвижима дотоль, пыталась из чрева жестокую вытолкнуть боль. Шли по небу тучи, качались дома в темноте, толкался растущий ребенок в твоем животе, И почва упруго ходила вблизи и вдали, но ты без испуга смотрела на схватки земли. Нет света в доме Нам хорошо вдвоем, и мы с судьбой не спорим, хоть чай, что молча пьем, при свете свечки черен. Но длится темный час, и мнится отчего то, что этот мрак у нас задержится на годы. Останется в судьбе, как тягостный осадок, чтобы во мне, в тебе оставить отпечаток. Скорей бы вспыхнул свет, неся конец печалям… Да только —света нет. Сидим за черным чаем. |
