Щавель не ответил. Мотвилу и не требовалось.

– Как оно в мире складывается, – изрёк он, сопоставив и проанализировав. – Тесно же сплетаются пути-дорожки. То-то я думаю, откуда в тебе столько свойств и умений, если ты не шаман.

Сырость и хлад нарастали внутри, добираясь до сердца. «Скоро всё, – подумал Щавель. – Будет быстро. Что я умею?»

За два десятка ярких лет, прожитых по возвращении из Чернобыля, Щавель открыл в себе немало новых качеств, полученных от плоти и крови Царевны-Птеродактиль. Как-то само собой возникло понимание языка зверей. Не брали чары эльфов и людское колдовство, разносимое по воздуху и эфиру. Щавель практически не болел и не промахивался из лука. Наверняка, были и другие свойства, сказавшиеся на несчастном Жёлуде, которого Щавель особенно любил, чувствуя вину, хотя ценил менее старших сыновей. Старшие были дельными. Корень в отсутствие отца правил Тихвином. Орех командовал войском и охотился по лесам на разбойников, лахтарей и шюцкоровцев, когда последние – одни с востока, а другие с запада Ладоги – имели дерзость проникать в приграничные владения светлейшего князя ради учинения бессмысленных зверств. Только Жёлудя к государственному делу пристроить не получалось. Вначале Щавель надеялся, что бестолочь уйдёт с малолетством, но парень достиг девятнадцати годов и остался пригоден только для несения службы в нижнем чине. «Проклятие птеродактилей это монета, одна сторона которой из золота, другая из добра», – решил для себя он.

– Это редкая награда – понимать язык зверей, – шаман по-особому прислушивался к безмолвному собеседнику, и, хотя глядеть не мог, Щавель чувствовал на себе его пристальное внимание. – Ты догадываешься, боярин, что можешь становиться невидимым? Нет? А будь у тебя знаний побольше, ты мог бы летать. Не как птеродактиль и не как шаман, но мог овладеть умением полёта. Да что уж теперь. Тюрьма убьёт тебя. Она доест тебя изнутри, и ты разойдёшься, как сахар в воде. Это случится скоро. Ты перейдёшь в мир тонких материй, но не освободишься. Централ удержит тебя в своих стенах. Централ – это большая сила. Ты будешь скитаться по его галереям вечно.

Щавель недвижно лежал, слушая хохот шамана.

Тоска и отчаяние накрыли старого лучника.

– Вечно! – восторжествовал шаман, настроившийся на волну сокамерника и просекающий движения его души. – Плен тебе, а не вольный лес. Я научу Петровича, и здесь, на тюрьме, ты будешь служить хозяину, как шнырь!

На галёре прошлёпали подошвы. Альберт Калужский опустил на пол камеры ведро тёплой воды. Звякнула ручка.

– Орёшь, на продоле слышно, – укоризненно сказал он.

Мотвил заткнулся.

Целитель поставил у шконки напротив головы Щавеля таз. Залез в свой медицинский сидор, порылся. Достал мешочек соли. Высыпал в ведро.

– Сейчас желудок прочистим, – ободрил он пациента.

Щавель закрыл глаза.

– Что значит «плох», что значит «не пошла»? – разъярился Литвин, когда Воля Петрович доложил о чрезвычайном происшествии.

Разговор состоялся в канцелярии при закрытых дверях. Выслушав начальника тюрьмы и не получив внятного объяснения, сотник пригласил Карпа.

– Отравил командира, получается? – прогудел знатный работорговец, глядя на провинившегося, как на раба, которому надо то ли плетей всыпать, то ли распять у дороги.

Сам же Воля Петрович в ум взять не мог, как это случилось. «Горе арестантское», редко употребляемое по причине трудности производства, раньше сбоев не давало. Князев любил пропустить по рюмашке с главкумом, когда требовалось разработать сложную комбинацию по бесконтактной добыче информации у важного заключённого или придумать стратегию усмирения бунта, который в целях личной выгоды замутили воры. Да мало ли проблем возникало с трудным контингентом? Для подобных целей составлял Воля Петрович из подручных ингредиентов чудодейственные напитки, в изготовлении которых был большой дока. А тут одно из самых простых и надёжных зелий дало сбой. Найти обоснование этому Князев не мог.

– Не отрава! Мы сами пьём! – в отсутствии свидетелей из числа нижестоящих Воля Петрович сбросил личину хозяина и предстал настоящим рабом. – Хотите забожусь на курочку-рябу? – Не дожидаясь ответа, он подскочил к окну и поклялся страшной тюремною клятвой, истово таращась на решётку: – По-московски падлой буду, по-ростовски сукой буду, трижды в рот меня имать, век свободы не видать! – Обернулся и, зацепив большим пальцем передний зуб, щёлкнул ногтем. – Не травил я Щавеля, зуб даю! Жопу ставлю, не травил!

Поскольку утверждение крепила лютая арестантская божба, Карп и Литвин поверили.

– Идём, покажешь, – Карп выставил пузо и почти выпихнул Князева из канцелярии.

Так и вёл до больницы, подпирая брюхом, будто конвоировал.

В камере пахло рвотой, пол был мокрый. Альберт Калужский рылся в сидоре, Мотвил сидел на шконке, скрестив ноги, а Щавель лежал навзничь, накрытый докторской епанчёй. Выглядел он жутко.

– Ничего не помогает, – посетовал целитель. – Промывание сделал, укрепляющего давал, но без толку.

– Каково состояние? – осведомился Карп.

– Пульс нитевидный, дыхание неглубокое. Скоро агония. Позовите сына попрощаться.

Карп набычился, но в душе возрадовался.

«Если не тянуть, завтра похороним, послезавтра выступим, а запослезавтра будем пить вино в Великом Муроме, – смекнул караванщик. – А рабов я обратно-взад у Жёлудя укуплю по дешёвке. Парнишка лоховат, да и не до торга ему будет – горем убит».

Литвин окаменел лицом.

«Если командир умрёт, авторитет в отряде вернётся ко мне, с ним и любовь личного состава, и заслуженное признание, как раньше. Похороним Щавеля на кладбище имени князя Владимира с воинскими почестями, а послезавтра выступим в Муром. Лузгу с Жёлудем отправлю в Новгород, чтобы не отсвечивали. Подручным Щавеля в моём отряде делать нечего, обойдёмся без напоминаний. Заодно бы и доктора заменить. Сниму с должности и оставлю здесь как не справившегося, а в Муроме лучшего найду. В Муроме дневка, губернатор выделяет конвой, сразу двигаем на Арзамас, ловим рабов и домой».

Карп и Литвин переглянулись. Они поняли друг друга.

Воля Петрович стоял за их спинами и рюхал.

«Возглавить администрацию, стать полновластным хозяином города и бездарно всё просрать, – думал он. – Недаром говорят, чем выше взлетел, тем больнее падать. А уж так стремительно ухнуть вниз… Надо правильно составить рапорт князю, я столько лет служу без пролётов, может, и обойдётся. Или, пока не арестовали и не посадили на цепь, прямо с больнички пойти в кабинет, сесть за стол и застрелиться из табельного оружия? Избегну мучений и позора. Кто знает, чего от новгородцев ждать?» – Воле Петровичу не понравилось, как Литвин с Карпом переглянулись. Ну, как ОМОН разом повяжет городскую стражу на первом этаже казармы, захватит оружейную комнату Централа и займёт оборону по плану «Крепость»? Заблокируют наружные окна и двери, баррикадами из телег, мебели и нар объединят здания на внешнем дворе в комплекс «административный корпус-казарма-конюшня», после чего обстоятельно начнут собственное следствие с допросами и пытками всех сотрудников учреждения?

Князев разбирался в оперативных планах, прекрасно знал тактику ОМОН, видел, как работают ратники, и был убеждён, что для захвата Владимирского централа со стороны казармы семи десяткам витязей потребуется минут пять.

«Лучше было позволить Семестрову испросить подмоги в Великом Муроме, – закралась крамольная мысль. – Пришла бы сотня с огнестрелом и навела порядок, а дружинники отправились бы выполнять свою задачу. Как сложилось бы хорошо, и Щавель был бы жив, – на мгновение взор Воли Петровича прояснился, глаза приобрели фиалковый оттенок, но старый службист в нём призвал к порядку напуганную Яркую Личность и задавил ростки рукопожатности. – Будь что будет, – решил Князев, – а я продолжу выполнять свой долг до конца».

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».