Все четверо смотрели на гостя. Хотели хоть что-то узнать. Заглянуть вперёд. Что там будет?

– Да так, сблизи, я тоже их не видел. Стрелял по самолётам – зенитки у меня. Танки их видел, но издали. Так, с пару километров до них было. Жарко было в июле и влажно.

– Это ж надо, я тоже помню июль, только шестнадцатого года. Ты, лейтенант, с какого года?

– Двадцатого.

– Вот, тогда не довоевали. Теперь тебе пришлось. Как зовут?

– Николай, вон, его тёзка.

Пожилые поняли, что Вдовин не хочет больше рассказывать, а значит, приятного на фронте было мало. Более молодой Николай решил, что сотрапезник их ничего больше и не знает.

Как-то совсем быстро солнце закатилось, и Вдовин заторопился на пристань, пока свет, отброшенный сюда облаками, ещё не стал настоящими сумерками.

– Бывайте, спасибо. Счастливо вам.

– Ты прости, что налить по-человечески нечего. Завтра пятый день тут стоим. Счастливо тебе.

Пароход словно вымер. Только комары вились тучами и не забыли свою работу. Вдовин улыбнулся своей шальной мысли и перенёс чемодан, шинель и вещмешок с остатками пайка с палубы прямо в каюту-люкс рядом с капитанской. Подумал: «Была же для чего-то революция», – и в наступившей темноте рухнул на тёмно-синий бархат видавшего виды широченного дивана. Успел подумать об обманутых им комарах, о том, что, конечно, здесь душно, зато тепло, – и заснул.

В школьном здании две комнаты первого этажа и были штабом его полка. Начштаба – капитан, сам недавний комбат, дотошно расспросил Вдовина:

– Ты огнём батареи управлять можешь?

– Думаю, смогу. Батареей стрелял только до войны, на полигоне. Реально – только взводом, три недели, в июле.

– Сбил что-нибудь?

– Два юнкерса. Это точно.

– Ну, значит, принимай 4-ю батарею. У нас остальные комбаты запасники. Командовать могут, а стрелять некому – зенитчиков нет. Все из полевой гаубичной артиллерии. Полк наш формируется на их базе. Попутно меняем профиль на зенитный. Все вопросы – потом. Иди принимай дела.

Принимать оказалось пока нечего. Помощник начштаба, такой же как он лейтенант, почему-то с пехотными эмблемами, скороговоркой рассказал всё:

– Людей у тебя пока на два взвода. Кадровый только один – старшина Дрыль. У него все батарейные бумаги. Дождись его в столовке. В пять приедет за ужином. С ним и уедешь. Да и приказ на тебя раньше не подпишут. Аттестат на деньги отдай начфину, – вон в углу сидит. У него и талоны на продукты. Отоваришь здесь в военторге. ПФС, ОВС ещё нет. Снабжаемся кое-как из гарнизона.

Вдовин побрёл по школьному коридору, угадывая дорогу интуитивно: все школы одинаковы. Через боковой выход попал в сад. Никто не убирал этой осенью. Лишь кое-где из-под листвы выглядывали кирпичи дорожки.

Закончился Город, закончились его слободы и предместья. Прибрежные холмы отжимают булыжник мощёного тракта всё ближе к реке, к широким плёсам и заводям. Наконец, дорога просто начинает повторять изгибы реки – идёт вдоль берега. Косогоры слева прямо наплывают на стекло полуторки, полностью скрадывая видимость, и отступают только в последний момент очередным, вписанным людьми, закруглением. Вдовин не успел удивиться улучшенному покрытию дороги, ведущей в никуда, как широкая долина, прорезанная малой речушкой, выплыла навстречу. Воспользовавшись ею, шоссейка широченной дугой рванула от реки. А через два километра упёрлась в строение изысканной архитектуры, напоминающее с дороги вокзал.

Железная крыша, как в китайской пагоде, вылетала консолями далеко за стены, образуя навесы, способные укрыть даже пару стоящих рядом повозок. Стрельчатые окна и высоченные двери как бы говорили, что здание одноэтажное, но высота стен соответствовала минимум трём этажам. В общем, фантастический дворец в загородном захолустье. Врубленная кирпичом надпись «ГИППОДРОМ» только усиливала впечатление ирреальности. Впрочем, это смягчалось кирпичной же датой «1882». Нереальная дата из исчезнувшего мира.

Всё вроде нелепо в этом здании. Только теплеет на сердце от чёрного чугуна накладок у дверей, таких же кружевных узоров по коньку крыши и многочисленных, вроде бы таких тонких, витых колонн. Ступени крыльца – тоже чугун.

На заднем дворе – конное ристалище, а за ним конюшни да хоздворы. Далее, вверх по течению, долина речушки быстро сужалась и сплошь заросла берёзовыми перелесками. От последней доброй поляны сапёры перекинули бревенчатый мост. Сразу за ним встали шлагбаумы, угрожающие надписи, и потянулись восемь километров полевой времянки всё в гору да в гору – на вдовинскую батарею.

Дорогу эту назвали «верхней», потому что вдоль Волги была и другая, «старая» дорога. Та прыгала от ипподрома к странным каким-то дачам и бывшему детскому санаторию «Роща». Теперь всё это было отделение военгоспиталя для выздоравливающих. Сапёры сначала и хотели от «Рощи» просто подняться на гору. Всего-то там два-три километра. Потом рассмотрели поближе заросшие кручи, на которые нужно затягивать орудия и регулярно подвозить снаряды, и сами предложили «верхний» вариант.

Высокий сам по себе обрыв на слиянии двух великих рек ещё продолжался широким курганом. Едва заметный поначалу скат его завершался эскарпментом с плоской, голой вершиной. Обе реки изрядно потрудились, выравнивая старицами противостоящие кургану берега. Словом, лысая вершина идеально господствовала над местностью.

– Ну, от и привёз вас, – сказал Дрыль, скользнув с доски сидения на землю, – сейчас всё покажу.

Вдовин стоял на выжженной солнцем площадке, где ничего, кроме вьюнов, берёзки и ещё какой-то незнакомой травы, не было. Старшина, нимало не смущаясь, распоряжался:

– Ты вези продукты к кухне, мы сами придём, – назидательно велел он ездовому, – вещи командира там не запачкай. Свезёшь их в палатку Семенюка, понял?

И быстро пошёл по травяному плоскогорью, пока не заметил, что Вдовин отстал и хромает.

– Что, от немцев получили?

– Да нет, в боях с начальством. Ерунда.

– А ковыляете сильно. Может, лучше с палкой?

– Видать, придётся.

– Ну вот, это центр, – Дрыль встал у едва заметного колышка и, разведя руки, провернулся всем телом. Замер лицом на запад. – Это главное направление стрельбы. ОП я разметил давно, если вы утвердите, завтра выберем ваш КП.

Хотя Вдовин знал от штабных, что старшина – кадровый, он приятно удивился, что тот легко ориентируется не только в хозяйственных делах.

– Ты что, развёртывал когда-нибудь батарею?

– Я срочную служил в зенитном отдельном дивизионе. В Ленинграде. Разведчик. Там старшиной и войну встретил. Здесь я недавно.

– Значит, как и я.

– Полк этот был гаубичной полевой артиллерии, кадрированный, как всё в Поволжье. Сейчас их будут перевооружать на зенитки. Матчасть не прибыла. Вот я пока и не разметил огневые позиции толком.

– А люди?

– Местные, приписной состав, все огневики. Ни разведчиков, ни управленцев. Не то что ПУАЗО – зенитку никто не видел. Только трое фронтовиков, как мы, со сборных пунктов.

Солнце внезапно смеркло. Казалось, наступил закат. Две чёрные дуги туч круговым фронтом заливали всё небо. Рванул ураганный ветер. Всё случилось в две-три минуты. Хлестанул ливень. Земля и не пыталась впитывать воду. Струи веером гуляли по водяным потокам. За горизонтом низменных берегов вверх полоснули беззвучные прожектора молний. Вдовин только успел удивиться, как они там очутились, не пройдя над ним, как трахнули близкие разряды. Ясно видимые кальмары молний повисли над головой непрерывным барражем.

– Прямо Сибирь, – прокричал Дрыль, – где слияние Оби и Иртыша. Что-то тянет молнии в слияния рек!

Капитан, начштаба, в более поздней беседе в тот же день углубил информацию о месте слияния Оки и Волги. Для штурманов немецких ночных бомбардировщиков это место было единственной возможностью точно определить своё местонахождение, сориентироваться. Слияние рек – это точка их доворота на новый курс.

– Сам видишь, лейтенант, на твой курган больше ничего не втянешь. Остальные батареи из-за оврагов рассеяны и стоят далеко. К тому же почти в одну линию. Работать по целям будешь один. Только прожектора тебя поддержат.