Из Северо-Кавказского округа на недавно тихую станцию прибывали всё новые эшелоны, растянувшиеся, как казалось Вдовину, от самой горы Казбек. Никакой другой горы он не знал, а о Кавказе только слышал от отца.
В первых числах июня прошёл слух, что зенитчикам скоро грузиться и ехать на окружной полигон, откуда Николай совсем недавно уехал ещё курсантом.
Вообще, он мыслями часто возвращался в училище, где он был окружён, как и в детстве, равными себе сверстниками, и времени на раздумья не было. Тут, в дивизионе, всё было не так. Не нужно бесконечно возиться с лошадьми. Оба командира орудий и наводчики были неплохо подготовлены и даже, очевидно, стреляли на полигонах больше, чем он. Прибывающие запасники были старше его, а то и семейные.
Городок с извилистой речкой, пышно обросшей шарами кустарника и деревьями, казалось, удваивал военное население каждую неделю. Оттого походил он просто на большой лагерь. Только по воскресеньям шумел базар, да кинопередвижки вспыхивали по вечерам, демонстрируя Чапаева или Весёлых ребят.
Тревожные беседы о возможной войне так и не сменились учебной тревогой.
Но вместо учений грянула настоящая война. Теперь всё всерьёз.
Туманным июньским утром колёсный трактор Фордзон тащил оба вдовинских орудия по пустой ещё рыночной площади к станции. Николай последний раз проследил изгибы реки по молочной кисее тумана, скрывшего и воду, и деревья. Не прижился он к этой реке.
Кроме орудий, трактор тащил колёсный прицеп на резиновом ходу, в кузове которого был весь вдовинский взвод, палатки, ящик с учебными снарядами и другое нехитрое имущество дюжины солдат и одного офицера. Выдвигались к станции, но не на погрузку, а на огневые позиции, которые ещё предстояло разметить и оборудовать.
После всеобщей тревоги, вызвавшей поначалу смятение и беспорядок, все, кто имел средства тяги, ушли в сборные районы, попросту в овраги за станцией, а остальные ждали, когда за ними вернутся фуры, подводы и даже артиллерийские запряжки.
Впереди, казалось, бесшумно плыл такой же точно поезд: трактор, прицеп, два орудия. Это был второй огневой взвод их батареи. Комбат со взводом управления ждали их у станции, размечая позиции.
Всё виделось Вдовину как бы не наяву, всё шло не так, а как в дурном сне.
В училище по тревоге сотни сапог громыхали по лестницам, из конюшен выливался поток лошадей, в парке зарядные ящики и пушки почти сами под курсантскими руками выкатывались в удобное под запряжку положение.
А здесь средств тяги для батареи не было вообще. Они должны ещё поступать по мобилизации, а тревогу подняли, видать, следуя каким-то древним планам развёртывания. Быстро разобрались, сколько ещё осталось в наличии и в перспективе возврата упряжек, лошадей, полуторок и бензина. Велели сворачиваться к походу, а всех офицеров собрали в огромной штабной палатке.
Командир дивизиона, капитан Коломиец, выглядел обеспокоенным. Без всяких вступлений он сказал, что дивизион разделяется. Батарея Погорелова остаётся здесь с задачей прикрывать пункт погрузки, а попросту станцию, от возможных налётов. Остальные уходят в Черкассы с той же задачей.
– Всё равно нам по пути с платформ прикрывать разные эшелоны, так что встретимся в конечном пункте.
«Из пункта А и из пункта Б вышли поезда, – подумал про себя Вдовин, – знать бы, где встреча».
Капитан, как бы извиняясь за то, что батарея остаётся, добавил:
– Снаряды вам подвезут прямо к позициям. Машины уже посланы в артсклад.
Вдовин рассеянно слушал, а сам мучительно думал, решал задачу, где же встретятся поезда. От этого было тёплое чувство: вспомнил хату свою и приятелей-школяров, пришедших вместе делать домашнее задание. Как и все вокруг, он не сомневался, что двинутся они к границе, а встретятся где-то уже на чужой земле.
Никого не удивило, что тронулись на северо-восток, к Черкассам, ведь там была их дивизия, но эшелон переполз Днепр и продолжал забирать к востоку.
Этим манёвром Московское командование пыталось как-то выправить предвоенный просчёт. Главный удар немцев ожидался на Украине, южнее Припятьских болот, а случился севернее их – в Белоруссии. Поэтому 19-я армия, не успев всеми частями сосредоточиться в Киевском округе, перенацелилась к Смоленску и растянулась по путям тысячекилометровой змеёй. Иван Степанович Конев, командующий, видел, что это из рук вон плохо. Может не хватить времени собрать соединения вместе. Придётся вступать в сражения по частям. Самый худший ночной кошмар любого командира.
Батарея Вдовина развернулась метрах в ста за выходным светофором. Обзор был отличный, небо без облачка. Два грузовика привезли снаряды, гораздо больше, чем следует держать на позиции.
– Куда припёрли столько? – ругались бойцы, которым пришлось отрывать в недалёкой ложбинке основание квадрата под полевой склад.
– Кто таскать к пушкам всё это будет?!
Сколько чего нужно, никто, конечно, не знал. Своим раздражением они скрывали злость на своё незнание и на неопределённость их будущего. Но как только вскрыли ящики с первыми обоймами, люди подтянулись, как бывало и раньше на учебных полигонах.
Весь день отрабатывали упражнения по отражению самолётов, идущих с разных направлений. Реальные цели не появлялись. Только дважды разведчики отметили пролёты самолётов, неизвестно чьих, но на больших высотах и в стороне от станции.
На третий день всем казалось, что о них забыли. И свои, и немцы. Давно укатили оба артполка. Грузились пехотные колонны, приходящие маршем, казалось, ниоткуда, и ещё казалось, что конца им не будет. Погорелов всё чаще ездил на станцию и куда-то звонил. Наконец, построил батарею и объявил, что этой ночью будет подан состав, в который приказано грузиться и с платформ прикрывать его во время движения.
Он прокричал, что нужно забирать с собой всё, ибо неизвестно, можно ли найти на новом месте хоть какую щепку или очкурок для подвязки брезента. Что для них это не поездка, как бывало в мирное время, а выполнение боевой задачи. Говорил он ещё что-то, но порывы сухого ветра уносили слова куда-то вдоль полотна, где над рельсами гуляло марево душного воздуха.
Оба их прицепа, забитые снарядами, ещё засветло ушли к месту погрузки.
Вдоль насыпи уже второй день, ничем не сменяясь, полз русский лес. Нечищеный, с частоколом огромных елей и с берёзовым подлеском на краю. Редкие деревянные станции и эстакады давно не красились и являли унылое зрелище.
Из-за сосен, прямо над верхушками, утром и выскочил МЕ-109Е, как безошибочно определил его Вдовин, и ревущим фантомом ушёл за срез лесных великанов. Ни одна пушка не открыла огонь. Хотя было ясно, что виновных тут нет, распекали разведчиков и удвоили число наблюдателей.
Фронта ещё не было слышно, но обломки вагонов и два покорёженных паровоза у насыпи убеждали, что здесь немцы летают и бомбят.
Высокий холм, на вершине которого виднелась деревня, и за ней начинался лес, плавно стекал вниз и расширялся возвышенностью вдоль речного берега. Если не знать, что это Днепр, – так говорит карта, – то эту многоводную, но узкую воду примешь скорее за притоку великой реки. Возвышенность эту люди рассекли когда-то доругой, которая упирается в наплавной мост. Пройдя дефиле, пехотные строи потоком скатываются к переправе. Идут они на восток, только затем, чтобы потом за рекой довернуть на запад, к Смоленску. Вот это дефиле и мост батарее предстояло прикрыть от немецких штурмовиков.
Шестёрка Ю-87 прилетела с запада и выстроилась над переправой в круг. Со строгими интервалами, самолёты один за другим сначала клевали носом, потом включали сирену и срывались в штопор. Словно споткнувшись лаптями неубирающихся шасси о невидимый порог смерти, они выполняли безумное пике. Но смерть отделялась от них бомбой, а они выскальзывали к солнцу и укрывались в его слепящих лучах.
Тявканье пушек, бивших короткими очередями, казалось, никак не беспокоило их. Бомбили только переправу. Но вот один клюнул, начал входить в пике и не успел – взорвался вишнёвым пламенем и чёрной гарью. Взрывной волной подбросило следующий за ним. Тот выправился, но в работе их карусели произошёл сбой. Два самолёта пропустили свою очередь нырять. Нырнул третий, а четвёртый свалился на левое крыло, скользнул от переправы и пошёл на батарею. Все орудия били только по нему, – пушечки захлёбывались пеной ярости своих накатников.
