Ох, что ж ты выдумываешь, Красовский? Можно подумать, какая проблема — выбор он сделать не может! Ну, так не решай ничего сейчас. Радуйся лучше. Похожих месяцев в твоей жизни еще не было.

Внутренний голос был прав.

Олег Красовский определенно переживал самый необычный месяц в своей жизни.

Если бы хоть кто-нибудь попросил Олега этот месяц описать, он бы сказал, что он был непонятным, волнующим, непредсказуемым и очень приятным. Единственное, что было неясно: связанные с этим месяцем внезапно нахлынувшие воспоминания о детстве — воспоминания почти забытые, — они разбудили в нем чувства, которые он считал давно похороненными.

Он искренне не понимал, как отношения с Сурминой могли стать толчком к этим воспоминаниям, ему без ложной скромности и преувеличения действительно не хотелось вспоминать свое детство. Он и с Машей-то предпочитал больше разговаривать о настоящем или, максимум, о недавнем прошлом, и ни разу еще не отошел от этого правила. Возможно, что Маша просто напоминала ему кого-то, сама того не подозревая.

До того случая на прошлой неделе, когда она услышала обрывок его разговора с сестрой, она, кстати, сама не приставала к нему с вопросами о его жизни, в их общении всегда была какая-то недосказанность — черта, которую они будто бы провели друг для друга, еще в самый первый их вечер вместе. Эта черта не позволяла им приблизиться друг к другу, как бы парадоксально это ни звучало для людей, которые проводили вместе почти каждую ночь.

Они как-то замяли тот случай, когда Олег сам не захотел ничего ей рассказывать, и на утро все было по-прежнему, как раньше. Настроение у Машки было превосходным, она острила и шутила, была веселой, бойко отвечала на Еленины подколки, во всю общалась с Игорем и завела себе пару новых друзей среди рекламистов, сидящих этажом выше. В эти дни ее веселость сделала ее невероятно популярной на работе и отдалила от Олега, которого загрузили дела. Маша ничего не замечала. Она довольно равнодушно отнеслась к его сообщению о том, что ему нужно уехать на пару дней, и даже не спросила, куда.

Олега снедало странное, ничем не обоснованное чувство одиночества, которое только усугубилось от превосходной погоды, воцарившейся в последние дни. После работы он собирался довезти Машку до дома, и уехать на вокзал. Но Маша, легко взмахнув сумкой, заявила, что у нее еще есть дела с друзьями и отказалась от доставки до места их встречи. Чмокнула Олега в щеку и смылась, ни разу не обернувшись.

Красовский опустил на нос солнечные очки и решительно сел в машину.

* * *

Катька-староста ощутимо засветила в Полинин бок локтем. Орешина поморщилась и подняла на старосту глаза.

— Ну что такое? — спросила шепотом, так как шла лекция по истории зарубежной журналистики, и препод достаточно нервно реагировал на посторонние разговоры во время своих занятий.

— Помоги мне со Славиком. — Едва разлепляя губы, произнесла Катя.

— Что?

— Он совсем спятил. Строит план журналистского расследования.

— Какого расследования? — со смешком поинтересовалась Орешина.

— Да все того же! — с досадой поморщилась Катя. — Затерянная бухта.

— О… — только и ответила Полина.

— Ну, Полька, ну, пожалуйста, я не знаю, что придумать! Сердцем чую, что он попадет в неприятности!

— Не каркай! — разозлилась Полина. — Все будет нормально!

— Ага, нормально! Ты что, не знаешь его? Да он вообще без тормозов же! Надо что-то придумать.

— Да погоди, ну что он там нарасследует? Это же не так просто, как кажется — провести журналистское расследование. Наверняка ему чья-то помощь будет требоваться. А мы пока попробуем его отговорить.

— Не знаю, получится ли…

— Орешина! Ролдугина! Я не понимаю, почему мы общаемся на лекции! Все знаем уже?

Девушки резко замолчали.

Катька настаивала на том, чтобы они разузнали у Славика о его планах тут же и сейчас же начали придумывать план по переключению его внимания от Затерянной бухты. Но Полине было некогда. Мысли о Славике, просто сходящем с ума от скуки, не задерживались сейчас в ее сознании. Из ее головы не уходило последнее письмо ее сестры Нины.

Она пришла домой из университета и тут же села за компьютер — новый материал в газету нужно было сдать уже вечером. Но едва она вошла в систему, ей тут же пришло оповещение о новых письмах в почтовом ящике. Это были письма из почтового ящика Нины.

Полина тут же вошла в почту и увидела это письмо. Оно было сверху.

«Уважаемая Полина, хотя будь я менее воспитан, никакого уважения вы бы от меня и подавно не услышали. Вряд ли вы заслуживаете ответа, судя по тому, что я знаю о Вас, но не могу не ответить, понимая, что Вас, хоть и косвенно, но тоже касается это дело.

Я не знаю, где Нина, но надеюсь, что с ней все в порядке. Правда, в порядке, потому что иначе вы будете виноваты в десять раз больше, чем сейчас. И вряд ли вы поверите, что это так, но вы и правда виноваты. Если бы вы с самого начала, после автокатастрофы поддерживали свою сестру так, как она поддерживала вас всю свою жизнь, вряд ли ее депрессия затянулась бы так надолго! Но вы мало что сделали для ее выздоровления, вы ни капельки не отплатили ей за ее любовь к вам, и ее исчезновение — это лишь закономерность всей вашей халатности по отношению к сестре! Да вы вообще хоть что-то сделали, чтобы найти ее, кроме вялых писем и заявлений в полицию? Сомневаюсь, что это так и не вижу больше смысла тратить свои слова на человека, до которого они в принципе вряд ли могли бы дойти! Денис».

Кровь отхлынула от Полининых щек. Она спрятала холодные пальцы в рукава кофты и отошла подальше от гневного письма Дениса, каждое ядовитое слово которого словно шип вонзалось теперь куда-то внутрь ее организма. В душу? В сердце? Смешно, судя по тому, как о ней думает Нинин приятель, у нее таких внутренних субстанций и быть не может.

Хотя… так ли он был неправ? Больше всего ее разозлила эта явная невежливость его письма, это была ее первая мысль, это было как раз тем, что она изначально не готова была ему извинить. Но вот сама суть… Пожалуй, ответить на эти обвинения можно было бы лишь в присутствии Нины, только она могла бы сказать, что она думает о Полине и ее поведении за долгие-долгие годы, еще до автокатастрофы.

Пока лишь Полина могла ответить Денису примерно следующее:

«Уважаемый Денис. Прошу прощения за то, что обратилась к вам, хотя и благодарю за то, что вы все же смогли найти в себе силы и ответить мне, несмотря на явное презрение. Хочу напомнить лишь, что вы действительно слишком мало знаете меня, чтобы устраивать надо мной судилище, а в остальном, в чем-то в ваших словах есть доля истины. Боюсь, что и об этом говорить нужно не нам с вами. Еще раз извините за беспокойство. Полина».

К тому моменту, как письмо было отправлено, голова у Полины разболелась просто невыносимо. Ей казалось, что она болела от невыплаканных слез, которые уже давно копились внутри, не прорываясь наружу. Она положила голову на сомкнутые руки, а внутри проносились десятки воспоминаний.

Вот они с Ниной отстаивают перед родителями свое право жить в квартире, а не в доме, а те удивляются их редкому единодушию; вот Нина приезжает к Олегу и забирает ее домой; а вот они прощаются на вокзале, когда Нина поступили в Академию русского балета, и обе очень стараются не плакать. А вот и шкатулка, подаренная им обеим, из которой в один совершенно обычный день перестала звучать музыка. Эта шкатулка всегда напоминала Полине все их ссоры, все их конфликты и недопонимания.

Полина подняла голову от сложенных вместе рук. Вот оно что… шкатулка.