— И почти все у частных хозяев, особо у кулаков, — вмешался в разговор совсем еще молодой человек в черной кепке и неопределенного цвета куцем пиджачке, которого Веселовский представил, как комиссара по продовольствию Славгородского уезда товарища Большакова. — Отобрать бы… свести бы эти машины вместе, — почти мечтательно добавил он. — Пустить бы их сразу все сообща… тогда бы другое дело!
— Если бы да кабы, — усмехнулся Веселовский. — Однако пока приходится каждую молотилку или косилку использовать там поштучно, в каждом личном хозяйстве в отдельности. Потом поштучно же из хозяйства за это взимать зерном…
— И тут, кстати, я хотел бы сразу уточнить, — опять вмешался в разговор Большаков. — На что мы можем рассчитывать в смысле машин и деталей к ним? Что вы фактически привезли с собой по ранее согласованным спискам?
— Все, что обещали, то и привезли! — весело ответил Веритеев. — По этому самому списку. Тютелька в тютельку!
— Ой, хорошо! — не удержался молоденький Большаков.
— Дело в том, — объяснил Веселовский, с улыбкой взглянув на славгородского комиссара, — что недавно в одной из своих телеграмм товарищ Ленин рекомендовал нам не распыляться, а сосредоточить внимание на более перспективных по урожаю уездах. Он указал на четыре: Петропавловский, Славгородский, Новониколаевский и Барнаульский. И это правильно: именно там ожидается лучший урожай, оттуда и должно, по нашим расчетам, поступить наибольшее количестве хлеба. Особенно обнадеживает уезд товарища Большакова. Хотя, в отличие от прошлого года, в этом году у нас в Сибири вообще ожидается хороший урожай.
— А в нашем Славгородском, — не скрывая гордости за свой уезд, добавил Большаков, — прямо-таки небывалый!
— Это уж да! — опять подтвердил Веселовский. — С другими уездами не сравнить, включая и Омский. Вон я поглядел, многие из вашего эшелона сразу же побежали в немецкий хутор… напрасно! Там они не найдут ничего. Никто из здешних кантонистов куска не продаст и не даст. Не от жадности, а потому, что хутор — на магистрали. Все, что там было более или менее лишнего из съестного, давно уже продано или отдано в обмен другим из проходивших через Омский пост поездов. Да и вольные цены тут, на больших станциях и базарах, вряд ли ниже московских. Белая мука — двести сорок тысяч за пуд, ржаная — сто пятьдесят и сто восемьдесят. Мясо — три с половиной тысячи за фунт.
— А в Славгородском уезде, — опять вмешался Большаков, — проезжего люда нет. И холеры нет. Там вы не только поработаете, но и полностью разживетесь всем, что каждому нужно.
— Учитывая это, — заключил разговор Веселовский, — Сибревком решил не задерживать эшелон здесь, в Омске, а сразу же, так сказать, с ходу, направить в полном составе в Славгородский уезд. Сегодня мы накормим ваших рабочих обедом, после этого расскажем об условиях, планах и общем порядке работ, а завтра подпишем соответствующий договор, и вы тронетесь в путь. Товарищ Большаков поедет с вами, чтобы в дороге еще раз поговорить обо всем подробно…
В договоре, подписанном на следующее утро, было среди прочего сказано, что руководство эшелона от имени завода «передает в распоряжение Омского губотдела следующие предметы:
1) сто штук косилок, двадцать пять штук жатвенных аппаратов, 251 комплект ножей к разным машинам и
2) около 2000 пудов запасных частей к сельскохозяйственным машинам конструкции названного завода, а всего с понижением сумм на 50 % по прейскуранту 1914 года на сумму 12 503 рубля.
Указанные товары являются премией, выданной рабочим завода за выработанную ими сверх программы продукции сезона 1920—21 годов, поступившую в их распоряжение согласно декрету СНК от 7 апреля».
«За вышеозначенное количество машин и запасных частей, — говорилось в договоре дальше, — Омский губпродком обязуется сдать из своих ссыпных пунктов в местах работы отряда рабочих завода, производящих уборочные работы и починку сельскохозинвентаря, не позднее 10 ноября 1921 года 20 000 пудов пшеницы (зерна или муки) и 625 пудов сливочного масла экспортного первый сорт.
Означенные продукты Омский губпродком отправляет маршрутным порядком в сопровождении рабочих завода по адресу: станция Люберцы Московско-Казанской ж. д. с соответствующими документами, как обменный продукт натурпремий рабочих, который ни на месте погрузки и разгрузки, ни в дороге не подлежит конфискации, реквизиции и временному задержанию, согласно декрету СНК от 7 апреля и постановлению Сибпродкома № 455.
Кроме того, я, Омский губпродкомиссар, обязуюсь с помощью продовольственного аппарата и других органов оказать полное содействие по предоставлению соответствующего количества вагонов и тары, чтобы доставить продукт от места ссыпных пунктов до вагонов, погрузку в вагоны и отправление таковых до станции назначения, а также исходатайствование всех соответствующих документов, гарантирующих срочность и целость доставки до места назначения…»
А еще день спустя в газете «Советская Сибирь» появилась заметка, почти статья, в которой сообщалось о том, что «из Москвы прибыли рабочие Люберецкого завода, снятые с работ в полном составе и с завкомом во главе.
Всего прибыло 1200 человек, большинство высококвалифицированных слесарей, кузнецов, механиков, столяров и т. д. Среди них есть женщины.
Рабочие приехали в Сибирь дружной, товарищеской семьей, с заводским театром, своим оркестром. В Москве их в изобилии снабдили деревенской литературой и наставлениями по работе среди крестьян.
Здесь, в Омске, москвичей встречали в клубе Лобкова. От отдела по работе в деревнях Сиббюро РКП прибывших приветствовал тов. Веселовский и от Сибпродкома Махонин.
В своих выступлениях во время встречи руководители эшелона и рабочие выразили полную готовность отдать все силы боевому проведению возложенных на них задач по ремонту машин и уборке урожая.
Собрание закончилось пением „Интернационала“ и большим концертом, данным силами заводских артистов и оркестра».
А эшелон тем временем двигался дальше на восток, к большому железнодорожному узлу Татарску, чтобы оттуда круто свернуть на юг — в кулундинские степи.
Сытые и веселые люди в предвкушении скорого конца утомившего всех пути нетерпеливо поглядывали из дверей теплушек на проплывающие мимо картины сибирской степи, возбужденно делились впечатлениями от всего, что узнали и увидели в Омске, спорили и гадали: что их ждет впереди? Какой он, тот Славгород?
Наконец показались домики долгожданного городка. Паровозный машинист дал мощный гудок. Заводской оркестр грянул марш. Изнуренный длинной дорогой паровоз в последний раз прокрутил серые от пыли колеса, выпустил клубы дыма и пара, заскрежетали тормоза — и вагоны остановились.
Из них, нетерпеливо подталкивая друг друга, стали выпрыгивать на землю истомленные ожиданием рабочие.
Но и это не было концом пути: эшелон простоял здесь в полном составе еще три дня, пока тысяча сто шестьдесят восемь человек, не считая шести умерших по дороге от холеры и отставших от состава Фильки Тимохина и кладовщика Теплова («Ну, эти нагонят. Небось пошли на какой-нибудь станции за едой и отстали. Такое не раз бывало»), — не были разделены на четыре главных отряда, каждый из которых, в свою очередь, разбили на две дружины, а дружины — на рабочие шестерки, которые затем и были после жеребьевки отправлены в окрестные деревни и села.
И пока эшелон стоял на станционных путях в ожидании окончательного распределения приехавших на работы, возле него возникло нечто вроде нечаянной ярмарки: сюда не только из соседних, но и из дальних селений уезда, прослышав о приезде тысячи рабочих («Аж из самой Москвы!» — «Да не с пустыми руками, а с машинами и запасными частями к ним!» — «И не просто рабочих, а мастеров по этому делу!»), стали прибывать на телегах мужики с празднично одетыми деловыми бабами, восседающими на мешках с мукой и семечками, в окружении кадушек, кринок, ведер и корзин с караваями ситного хлеба, с медом, смальцем, живыми поросятами и горластыми петушками.
