Я, мягко хмыкнув, прошла в его комнату и закрыла за собой дверь. Ветер тут же прекратил дуть, и тюль вернулась в исходное положение. А Учиха Итачи не прекращал смотреть на меня.

Я подошла к нему и, наклонившись, поцеловала его в щеку, на что он ответил тем же.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я, садясь на соседнее кресло, которое казалось крошечным по сравнению с его огромной комнатой.

— Превосходно, — тут же ответил он. — Впрочем, в последнее время я чувствую себя более чем хорошо. Но не будем об этом.

— Нет, будем, — тут же возразила я, сжав свои руки в «замок», что не укрылось от его зоркого глаза. — Что тебе сказали в Швейцарии?

— То же самое, что и в любых других больницах мира, — вздохнув, ответил он, внимательно глядя на меня. — Ничего нового.

Я как-то рвано вздохнула, обмякнув в кресле. Опять он что-то пытается от меня скрыть. Ему определенно что-то сказали, и если он не хочет мне говорить, то это точно неутешительное известие.

— Ты же лжешь мне, — сказала я, вновь посмотрев на него.

— Я никогда тебе не лгал, — возразил Учиха с совершенно спокойным выражением лица и такой же интонацией. Впрочем, я прочувствовала еле заметную нотку возмущения в его голосе.

— Даже сейчас лжешь, — буркнула я, отвернувшись от него.

— Основой любых человеческих взаимоотношений является доверие. А поскольку ты не чужой для меня, а очень дорогой человек, то я безмерно доверяю тебе, — сказал он. — Мне действительно не сказали ничего нового в Швейцарии. Тоже самое, но я не хочу вновь напоминать тебе о моем состоянии. Сегодня мне уже пришлось рассказать об этом своим родителям и Саске, и их всех это чрезвычайно удручило, хотя Саске, я думаю…

— Его это удручает не меньше, — тут же твердо сказала я, посмотрев на Итачи. — Он давно простил тебе твой подростковый уход из дома.

Итачи мягко хмыкнул, но спорить не стал.

— И хватит цитировать мне учебник по психологии, — я не смогла сдержать слабой улыбки.

— Я никогда их не читал, — сказал он, а я вздохнула.

— Ну да, конечно.

Учиха хмыкнул, но больше он не улыбался. Какое-то время он смотрел в открытое окно, а после, опустив взгляд на меня, почти незаметно смягчился в лице.

— Подойди ко мне, — попросил он.

Ну разве я могла отказать ему?

Без лишних слов я поднялась из кресла и подошла к нему. Он, осторожно взяв меня за руки, заставил сесть к нему на колени, а когда я сделала это, положив свою голову на плечо, он обнял меня одной рукой, легко прижав к себе.

Мы молчали какое-то время. Я представляла, что он все так же, погрузившись в свои мысли, смотрит вдаль, вглядываясь в его пейзаж.

— Знаешь, меня завтра рано утром кладут в больницу, — тихо сказал Итачи. Я вздрогнула, а он, почувствовав это, обнял меня крепче. — Не бойся, все будет в порядке.

— Здесь, в Японии, надеюсь?

— Разумеется. В больницу твоих родителей.

— Вот как, — тихо сказала я, уткнувшись носом в шею парня. — Значит, тебе стало все же хуже.

— Нет, — сказал Итачи. — Но меня кладут для того, чтобы следить за моим состоянием. В больнице это делать легче, согласись.

— Соглашусь, — сказала я, закрыв глаза.

Какое-то время мы вновь молчали, а я чувствовала, как внутри меня заполняет дикое отчаяние, подобное расползающемуся пятну крови на одежде. Я чувствовала, что жизнь Итачи постепенно угасает, просачивается, как вода сквозь пальцы. Я теряю его, теряю уже очень давно, но я не в силах сделать что-либо. Врачи мира сказали, что могут его не спасти, а я уж тем более. И осознание этого каждый день давит на меня тяжелым и неподъемным грузом.

Я как-то сжалась в его руках, опустилась к его груди и прикоснулась к ней губами, зажмурившись. Я почувствовала, как Итачи опустил голову, чтобы посмотреть на меня.

— Ты плачешь? — спросил он.

— Нет, — совершенно честно ответила я. — Но если бы ты только знал, как сильно я не хочу тебя терять. Мне страшно.

— Я знаю, Цубаки, — сказал он. — Но ты не должна бояться. Если… что-то случится, ты должна будешь перейти через это. Ведь ты сильна, и не раз доказывала мне это.

— Но не настолько, — прошептала я. — Только не в этот раз.

— В этот раз мы должны будем пройти одно из самых серьезных испытаний нашей жизни. Но поверь мне, если я всё же не справлюсь и умру, значит, так нужно было. Ты должна жить дальше, не ради меня же ты жила все это время.

— Я не настолько эгоистична, чтобы кончать жизнь самоубийством, — тихо сказала я, проведя рукой по его груди осторожно, чтобы не причинить ему боли. — Но… моя психика не выдержит. Я знаю это.

— Выдержит, — твердо сказал Итачи, будто бы он мог это знать. — Ты всегда была сильной. И ты должна это пройти.

Говорить ему о том, насколько это сложно, причинять ему этим боль и чувствовать, как дверь, за которой я упорно старалась сдерживать все свои страхи, разрушается, было невыносимо. Я не стала ничего ему отвечать, ибо чувствовала, что конец медленно приближается. Я хотела бы пробыть с ним столько, сколько смогу.

Но то, о чем я думала, он должен знать именно сейчас.

— Знаешь, — совершенно тихо сказала я, — я счастлива, что мои родители заключили договор именно с твоей семьей. Я рада, что мой жених сейчас – это ты.

Готова поспорить, что он улыбается. Но этого я не увижу сегодня…

***

Вернулась домой я поздно вечером. Как оказалось, мои родители вместе с Сарой ужинали за одним столом. Те, наконец, смогли расспросить рыжую о её родителях, поскольку они дружили с ними довольно долгое время. Сара все рассказывала им о чем-то, но как только она увидела меня в коридоре, она радостно улыбнулась. Родители тоже поприветствовали меня с улыбкой, хотя улыбка их показалась мне слегка натянутой.

Через несколько минут я вернулась за стол и села рядом с рыжей. Поблагодарив за еду, мы приступили к ужину.

— Как дела на работе? – спросила я, прожевывая рис, обращаясь одновременно и отцу, и к матери, поскольку они работали вместе в одной из самых престижных больниц Японии.

— Все хорошо, милая, — ответила мама за обоих. Отец моего вопроса будто и не расслышал. Он смотрел куда-то вдаль, не обращая на нас никакого внимания.

— Папа, все хорошо? — нахмурившись, спросила я, и он очнулся от раздумий, переведя на меня взгляд.

— А, да, все нормально, — рассеяно проговорил он, отведя от меня взгляд. Мама посмотрела на него каким-то совершенно незнакомым мне взглядом, отчего мне стало не по себе. Я отложила палочки для еды в сторону. Краем глаза я чувствовала, как напряглась Сара. Вероятно, она так же, как и я, чувствовала что-то неладное, и сейчас ей было немного неловко находится в кругу нашей семьи.

— Расскажите, что происходит, – попросила я, упершись запястьями в столешницу. Мама перевела взгляд на меня, но отец как-то заметно посуровел.

— Понимаешь, дорогая, — издалека начала мама, краем глаза поглядывая на отца. – Мы разговаривали сегодня с родителями Итачи, и они… — мама собиралась с силами, и закончила, — хотят, чтобы твой отец провел операцию по удалению опухоли. Сам.

Внутри меня что-то оборвалось. Так значит, Итачи все же соврал насчет того, что его кладут в больницу моих родителей «просто так».

— Но ведь, — прошептала я, — это очень сложная операция. У Итачи запущенный случай, и вероятность успешного завершения операции крайне мала. Вы сами говорили мне это.

— Да, я говорил, — подал голос отец, посмотрев на меня. – И это я посоветовал Фугаку и Микото обратится к врачам других стран для консультации. Но, поскольку все они говорят то же, что и я, выбора нет. Если ничего не предпринимать, дальнейшее хирургическое вмешательство станет ненужным. Он просто умрет.

Я замерла, глядя в лицо папы. Дикий холод разливался по моему телу от осознания того, что человек, с которым я виделась всего час назад, может умереть в скором времени. Я всегда жила в этом состоянии, но никогда еще не приближалась к его эпицентру.

— Когда операция? — тихо спросила я.