Бэкхен не стал слушать дальше, тело пронзила острая боль. Нет, далеко не физическая, боль была где-то в уголке души, разрастаясь и становясь все больше и больше. Невыносимо больно. Опять. Сердце забилось в бешеном ритме, а сам он осел на землю, зарываясь пальцами в волосы с красными прядками, поблёскивающими на солнце. Судорожно глотая воздух и еле-как проговаривая:

— Так это правда… Почему? Заче-ем? — судорожно глотая воздух и еле-как проговаривая риторические вопросы, омега постепенно проваливался куда-то в свой мир, скорее всего наполненный по-детски раскрашенными домами, животными…

— А это ты спроси у него, — на последок бросил «отец», хитро скалясь и шагая в сторону выхода из парка.

Бэк так и остался сидеть, подогнув колени как можно ближе к себе и утыкаясь в них носом. Слезы текли без остановки, но… он же… он же не заслужил этого… правда ведь?

К Бэкхену кто-то подбегает, расспрашивая все ли нормально и может ли он подняться. Человек помогает омеге встать, поддерживая за талию и оглядывая его лицо. «Незнакомец» застывает на месте, заставляя Бэна открыть глаза.

— Бэк? — слышится от альфы, который заглядывает омеге в глаза, находя там лишь разочарование и ненависть. — Как ты здесь оказался? Почему ты плачешь? Что случилось, в конце концов?!

В нос омеги ударил любимый запах роз, и он судорожно быстро моргает глазами, пытаясь прийти в себя, после вырываясь из рук альфы и посмотрев на него снова с нескрываемой ненавистью, слегка толкает опешившего Чана.

— Спор значит? Получается, я тупо был твоей игрушкой… — спокойно начал омега, все также смотря в глаза альфы. — Зачем? — все же Бэк никак не мог сдержать слез, они вырывались наружу, не давая говорить нормально.

— Как ты узнал? Милый, ты никогда не был моей игрушкой. Я очень сильно люблю тебя. Прошу, прости. Бэкхени, я хотел все тебе рассказать, ведь Сухо не хотел закрывать спор, а я не хотел терять тебя, — пытался оправдываться Ель, но омега отдалялся все дальше и дальше.

— Я не верю тебе! Не верю! — омега побежал к выходу из парка, не желая останавливаться.

Он бежал по неизвестному направлению по улице, оглядываясь назад, все-таки он был лучше физически развит, нежели альфа.

— Прошу, п-пожалуйста, оставь меня, — просил, как в бреду Бэк, все так же продолжая бежать.

Чанель все-таки догнал его недалеко от проезжей дороги. Чан схватил омегу за плечи всей своей силой, делая больно и приводя того в чувства.

Но он уже морально сделал очень сильную боль. Бэк верил ему. Но зря. Он не должен был поддаваться своим тупым чувствам. Не должен.

«Не должен, не сметь, не надо», — так каждый раз пролетало в его сознании.

— Зачем? З-зачем ты сделал это? — проговорил Бэк, захлебываясь слезами. — Почему я т-тебе п-поверил…

— Я не хотел. Прости. Я тогда не был влюблен в тебя, но сейчас я не представляю, как без тебя можно жить. Умоляю прости меня, — Чан был готов упасть на колени перед омегой, сделать все, что бы тот только простил его…

Бэкхен вырвался из рук ослабевшего парня и побежал к дороге…

Свет потух. Конец? Смерть?

— Бэкхен! — крикнул Чан, прежде чем рвануть к проезжей части.

Машина, которая сбила парня, уехала, оставляя не соображающего что делать Чанеля одного. На место аварии подбежали люди, случайно проходившие мимо, пытаясь привести альфу в чувства, вызывая скорую и полицию.

— Живой, — сказал мужчина, проверяя пульс лежащего на дороге омеги.

Это все, что услышал Чан, выпадая из реальности.

***

— Везите в операционную! Быстрее! У нас время на счету, — крикнул врач, останавливаясь и забегая за чем-то в кабинет.

Дверь операционной закрывается, а табличка с надписью «Не входить!» загорается красным.

Чана еле-как приводят в чувства, сразу же поставив капельницу.

— Бэкхен… — все, что может сказать он, посмотрев на медсестёр.

— Парень, который попал в аварию? — спрашивает одна из них и, получая кивок, продолжает: — Идет операция. Не волнуйтесь, с ним все будет хорошо. А вам нельзя вставать, пока не закончится лекарство в капельнице. Мы скажем вам, когда его привезут в палату.

Все время после того, как ушли медсестры, Чанель терзал себя. Ведь это он виноват в том, что сейчас его омега лежит в операционной.

Через два ужасно долгих часа терзаний, в кабинет залетает медсестра.

— Я же говорила, с ним все будет хорошо. Парня привезли в палату, сейчас он спит, а у вас осталось совсем немного. Как только закончится лекарство, позовите меня, я отсоединю, и можете идти к нему? — улыбаясь, проговорила она и скрылась за дверью.

***

Зайдя в палату, где лежит его омега, Чанель смотрит на Бэка. Не заметив того, что в палату вошел врач, альфа вздрогнул от внезапного голоса, поворачиваясь.

— Вы его истинный? — спрашивает доктор, присаживаясь на стул, рядом с альфой.

— Предназначенный… — тихо проговаривает Чан, отворачиваясь обратно к омеге.

— Не беспокойтесь. С ним все хорошо. Проснется омега через минут 10-20, вы можете поговорить, но сомневаюсь, что он что-то сможет вспомнить, так как мы обнаружили у парня амнезию. Не могу сказать точно — временная она или нет, но удар был довольно сильным, поэтому будет чудо, если к завтрашнему вечеру, когда закончится действие сильнодействующего снотворного, которые мы вколем позже, к нему вернется память, — сказал врач и удалился из палаты, оставляя беспомощного альфу одного в этой страшной, больничной палате, успевшей пропахнуть запахом сочной дыни.

Чанель взял холодную руку омеги в свою донельзя теплую и вспотевшую от волнения, ладонь.

— Как же ты прекрасен. Даже несмотря на то что сейчас лежишь на больничной койке и не слышишь меня, но я все равно все тебе расскажу и повторю, когда ты проснешься, — начал альфа, собираясь с мыслями. Казалось, голова в конце концов лопнет от того, что в ней творится. Это как прийти в тихую, спокойную библиотеку, а потом повытаскивать с пыльных полок все книги и разбросать их по помещению, вырывая листы из самых дорогих и приличных книжек, устраивая тем самым безумный погром, во все так же тихом, но далеко уже не в спокойном месте. — Ты же знаешь, как безумно я тебя люблю. Последнее время я терзал себя тем, что начал этот тупой, чтоб его, спор. Я не хотел делать тебе больно. Знаешь, я надеюсь на то, что ты не пил противозачаточные, после нашей сцепки. Я буду просто ужасно счастлив, если этот ребенок будет жив… Пожалуйста, Бэк-и, прошу тебя, только борись за свою жизнь, за свою память. Хотя бы ради меня, нет, ради себя, ведь я — сволочь, которая могла потерять самого дорогого человека — тебя. Я так тебя люблю, Бэкхен.

Но это не сказка, и на последних словах омега чудом не просыпается, и все не начинают жить счастливо, ведь реальная жизнь далеко не похожа на сказку. Жизнь дана человеку, чтобы тот совершал ошибки, понимая их и… Как там говорят: «На ошибках учатся»? Вот и сделав себе одну проблему, а потом все-таки избавившись от нее, человек может либо забыть и не учитывать ее, наступая все время на одни и те же грабли, а может научится на этой ошибке и больше не совершать ее. Но ведь люди же слишком тупые, чтобы понять это, поэтому большинство выбирает первый путь, и только люди, в которых присутствует настоящая душа и свой характер, выберут второе. Но все же, люди — животные, раз от разу не имеющие своего характера и подстраивающиеся под других, таки не имея своего мнения. Иногда так обидно за этих тварей, гордо называющими себя «людьми», но… в них же нет души, нет характера, нет своего мнения… так нахуй вы живете, а?! Да и вообще, что такое душа? Каким бы не был человек, экстраверт он или интроверт, сентиментален он или бесчувственен, согласитесь, ведь где-то, может и очень далеко, но внутри, он может иметь хоть что-то похожее на «душу», но кто-то может это раскрыть, а кто-то нет…

Все так же держа в своей руке ладошку омеги и прижав ее к губам, Чанель сидит в тишине, прерываемой только криками и разговорами в коридоре больници. Но, кажется, они отрезаны от этого мира и от всего происходящего за стенами этой палаты.