Мистер Ким встает, кланяется. Потом дает какие-то распоряжения медперсоналу и удаляется из палаты. Кучка людей в защитном снаряжении окружает меня плотным кольцом. Успеваю лишь заметить большое панорамное стекло вместо одной из стен, а за ним удаляющуюся по коридору широкоплечую фигуру в белом халате. Дальше начинается какая-то жесть…

Меня хватают за руки и за ноги, намертво привязывают кожаными фиксаторами к кровати. Рефлекторно дёргаюсь, пытаясь вырваться. Они меня тут вообще за человека не считают что ли? Один из лаборантов больно протыкает иглой вену на локтевом сгибе и ставит катетер. Я шиплю на него, поливая ругательствами. Из меня выкачивают невероятное количество крови. После шестой пробирки сбиваюсь со счету. Потом подключают к капельнице. Сильно сомневаюсь, что это безобидный физраствор.

Тут же крепятся дополнительные датчики и всего спустя минуту я оказываюсь опутанной проводами и трубками. Одна из медсестер, судя по миловидному лицу в окошке маски, бесцеремонно пихает в рот длинную ватную палочку, елозит ею, собирая слюну. Полагаю, медперсонал уверен, что добровольно я не собираюсь им даваться, а значит нужно поднажать. Хочется накинуться на всех с тумаками, да ремни сдерживают. Еще какое-то время трепыхаюсь, вынужденно терпя неприятные процедуры, пока веки снова не тяжелеют и я не погружаюсь в беспокойный медикаментозный сон.

***

Они до сих пор так и не нашли причину моей невосприимчивости к вирусу. Имея на руках детальные отчеты доктора Чона, живого здорового представителя, они так и не смогли вывести сыворотку. Бесполезные идиоты! Несмотря на все мои мучения, несмотря на все болезненные процедуры, которыми я все это время безжалостно подвергалась. Взятие бесконечных всевозможных анализов, МРТ, электроэнцефалограммы, электроды, датчики, наблюдение и днем, и ночью, невозможность нормально поспать — всё это цветочки. То ли в порыве отчаяния, то ли от безысходности обследования становились всё суровее и бесчеловечнее.

Они прокалывали спинной мозг, воздействовали на слизистые, стимулировали током, брали жидкость из костного мозга, вводили непонятные инъекции и, кажется, напрямую штамм вируса. На мне столько раз применяли местную анестезию, что когда лимит был превышен, ничего не оставалось, как делать всё наживую, без седации.

Ким Сокджин, как надзиратель, присутствовал почти на каждой процедуре. А я сверлила его глазами полными ненависти между истошными криками и стонами. Ему во что бы то ни стало нужен эффективный результат. И точка. Словно маньяк, глава исследовательской группы был помешан на достижении поставленных целей. Ему необходимы хоть какие-то плоды труда. Прямо сейчас. Но их нет. Руководитель раздраженно цокает языком, когда лаборант раз за разом разводит руками.

Я потеряла счет времени с тех пор, как началась эта пытка. Организм стал давать сбои. Рано или поздно это все равно бы случилось. Просыпаться ночами от нехватки воздуха и кошмаров не самая приятная вещь, сказать по правде. Количество полученного стресса от непрекращающейся боли зашкаливает. Я истощена и с каждым днем все слабее.

Когда-то мне казалось проклятьем застрять в Мёртвом городе. Каждый день сражаться с зомби, страдать от одиночества, опасаться за свою жизнь. Как же глубоко я заблуждалась! Люди — вот, кто самые страшные существа на планете. Больничная палата теперь моя тюрьма, а медперсонал — надсмотрщики. Даже выбраться на воздух нет возможности. Они выжимают все соки, пытаясь понять, в чем же заключается моя особенность. Им уже плевать на муки подопытного, главное — получить ключ к разгадке. Куда они только не лезли. На теле просто нет необследованного места. Осталось разве что только расчленить и залезть носом в органы. Хорошо, что пациент им нужен живой. Это мое счастливое, хоть и мучительное спасение.

Надежда выжить и выбраться тает с каждым днем. Всё чаще меня забирают на кресле-каталке, потому что сил встать и идти после очередного теста иногда тупо нет. Они сломали мое тело, мою физическую оболочку, но не сломали дух. Морально я сильнее и не сдаюсь. Только внутренняя сила воли помогает каждое утро просыпаться, открывать глаза. Просуществовать три года на потерянной земле? Нет, только не ради такого конца. Если там от самоубийства удерживала надежда возвращения. То сейчас мой жизненный якорь — это Чонгук. От него нет никаких новостей. Но я продолжаю верить.

— Я подавал запрос на предоставление инфицированного образца для исследований, — скрипучий голос вывел меня из мрачных размышлений. — Ну, знаешь, хоть одного зараженного. У нас же только образцы в наличии. Нет возможности проверить работу твоей крови на реальном больном. Мне отказали. Это прямое нарушение режима безопасности. Как еще штраф не схлопотал…

Через силу улыбаюсь. Мин Юнги — такой же, как Чонгук, учёный-энтузиаст. Гений. Один из светил группы разработчиков. Вечно пофигистичное выражение лица, ленивая речь, его вообще мало что трогает, предоставьте только любимый рабочий кабинет с пробирками и микроскопами. И ему тоже нужен только результат. Однако, в отличие от остальных работников карантинного центра, ко мне Юнги почему-то неожиданно тепло относится.

— Через несколько минут станет полегче, — он вынимает иглу из вены, откладывает шприц. Долго смотрит на руки, они уже давно все в синяках от уколов. — Я обещаю, что сделаю всё, что в моих силах. Выведу эту чертову сыворотку и поставлю ее на поток, — тихо произносит он. — Иначе из тебя просто выкачают всю кровь до последней капли, если узнают о твоем секрете, — слова учёного заставляют моментально похолодеть от ужаса. Если под секретом подразумевается та история с переливанием, то откуда он узнал? Опасливо кошусь на молодого мужчину, пытаясь понять, что он задумал и каковы его намерения. — Ну, ты в курсе… Кое-кто считает, что ради спасения человечества одним индивидуумом не зазорно пожертвовать.

— Почему ты мне помогаешь?

Мин Юнги поднимает тяжелый взгляд, какое-то время думает и качает головой: — Потом…

Позже в процедурной я слышу разговор двух молоденьких лаборантов. Они смеются над доктором Мином, называя учёного сумасшедшим и конченым фанатиком. Мол, гениальность вышла ему боком, шарики за ролики уже поехали. Прислушиваюсь к обсуждению внимательнее, пока натягиваю больничную робу обратно. Молодёжь не стесняется в выражениях, открыто потешаясь над старшим коллегой и даже не думая о том, что у стен тоже есть уши. Меня они за потенциальную угрозу вообще не считают. Утечка информации? Три ха-ха! Я лишь продукт их экспериментов, не более.

По их словам, Юнги с какого-то перепугу сконцентрировался вдруг на животных. Что было совершенной бессмыслицей. Млекопитающие животные - это совсем другая ветвь развития, отличная от людей, они никак не могут быть ключом к разгадке. И различий этих очень много. Строение ДНК, например. Или взять хотя бы количество хромосом. У человека их сорок шесть или двадцать три пары. Ни один представитель животного царства не имеет такого генома. Такой интерес вызывал одно недоумение. Да и вообще… Одно дело проводить опыты, проверяя реакцию на медикаменты. А другое - использовать их кровь и гены для сыворотки.

Лаборанты крутят пальцем у виска, а я стою ни жива, ни мертва. Первым, кто обратил внимание на животных, был Чонгук. Но в отчет он этот момент не включал. Хотел собрать побольше данных для начала. Каким же образом эта идея посетила светлую голову Мин Юнги? Он, конечно, талант, но просто так догадаться? От мечущихся мыслей разболелась голова. Нет, не может быть… Он что-то знает об отсутствии мутации? Неужели учёный как-то получил в руки сведения от доктора Чона? Если это так, то… То какова вероятность, что они знакомы и тесно связаны друг с другом? Значит ли, что это и есть причина его особого ко мне отношения.

Эта загадка не отпускает мои мысли и всё то время, что меня везут на каталке. Стараюсь не кусать губы и не грызть нервно пальцы, чтобы не выдать свою взволнованность. Больничный коридор погружен в таинственный полумрак. На сегодня это была предпоследняя моя процедура. Наступал комендантский час, а значит, скоро здание опустеет и будет масса времени на размышления.