Чем труднее складывалась обстановка на фронте, тем больше было желающих вступить в партию и комсомол. 19 февраля на заседании партбюро полка парторг третьего батальона 311-го полка лейтенант Г. А. Щепилов отметил, что за последние три дня подано 28 заявлений в партию и 32 — в комсомол. Такого количества заявлений раньше не поступало. Это один из самых убедительных показателей высокого состояния морального и боевого духа наших бойцов. Как ни тяжелы были условия, первыми шли в огонь коммунисты, и эти нелегкие шаги они делали по велению своего сердца.

Как-то вечером я побывал на собрании комсомольцев первого батальона этого полка. Меня порадовало выступление рядового Л. Е. Собко из взвода противотанковых орудий. Он сообщал, что комсомольцы взвода настойчиво били врага, участвовали во всех боевых делах, информировали о последних новостях.

Кто-то спросил у Собко, как он сам воевал. Ответ прозвучал весомо. За день огнем прямой наводки он уничтожил 5 пулеметных точек. Рассказывая о делах, часто повторял «мы», и невольно подумалось, что во взводе немало комсомольцев. Когда его спросили об этом, то ответил, что их пока двое.

Наводчик 57-мм орудия рядовой А. А. Гунько при отражении контратак подбил 2 танка. Стрелок седьмой роты 308-го полка Н. Ф. Халабузарь, ворвавшись в траншею противника, в рукопашной схватке уничтожил трех фашистов. Снайпер восьмой роты этого полка старший сержант В. Е. Шахов за два дня уничтожил 10 гитлеровцев. Командир 45-мм орудия младший сержант И. К. Гладышев поразил за один день 2 пулеметные точки, разбил 2 блиндажа. Снайпер В. Федичкин вывел из строя за день 5 фашистов. Его напарник рядовой С. Московченко писал в те дни в дивизионной газете:

«Прошел час, вижу над траншеей голову гитлеровца, хотел выстрелить, Федичкин удержал: „Не торопись“. Присмотрелся, над окопом торчит чучело. Только через полчаса фашист высунул голову. Сержант мгновенно сделал выстрел, цель была поражена».

Так воевали те, кто связал в те дни свою судьбу с партией и комсомолом.

В крутом берегу Днепра саперы соорудили баню. С паром, горячей водой. Прикинули офицеры штаба: полчаса на смену. Попробовали сами помыться — не успели оглянуться, как прошел час. Внесли коррективы — пришлось перевести баню на круглосуточный режим работы. С полной нагрузкой заработала она. Саперы ухитрялись изыскивать дрова. Рядом Днепр, холодный, забитый льдинами. Смельчаки прямо из бани ныряли в ледяную воду, и тогда веселый гомон заглушал шум ледохода. После бани веселее блестели глаза у красноармейцев.

Я уже привык выкраивать время, чтобы каждый день встречаться с некоторыми командирами подразделений, адъютантами старшими батальонов, офицерами штабов полков. В непринужденных беседах с ними полнее раскрывались заботы, проблемы, трудности, состояние и боевые возможности рот и батальонов. Такие встречи являлись для меня одним из важнейших источников информации. Ведь в подразделениях, как в капле воды, отражались возможности полка и дивизии в целом.

Однажды после дневного боя один батальон 311-го полка был выведен для помывки в бане и отдыха. В домике, где остановилось командование батальона, на полу и на лавках спали человек 15. На столе мерцал каганец. В избе — душно, сыро, сонно. С комбатом майором Н. П. Рассказовым я давненько не встречался. Работали с ним еще в бригаде. Первые шаги на фронте он делал в разведке. Прикипел к этой специальности и, став комбатом, не терял качеств разведчика.

На столе лежала карта, на ней ярко выделялись огневые точки, обнаруженные в полосе предстоящего наступления батальона. Не только вражеские позиции, но и секторы их обстрела, в результате вся полоса перед передним краем покрыта перекрещивающимися линиями.

Он сразу же внес ясность. По его убеждению, ни одна огневая точка не находится изолированно — она вписывается в определенную систему огня.

— Разведчик похож на сапера, — обосновывая он свои взгляды. — Если сапер нашел одну мину, то вторую ищет там, где она вероятнее всего может быть поставлена опытным минером. У грамотного противника и пулеметные точки расставлены с умом, по строгой системе. Когда наблюдатель докладывал мне о новой огневой точке, я спрашивал, где соседняя. Не могло быть на рубеже одиночных целей.

Я знал, что Рассказов, как только осложнялась обстановка, спешил выдвинуться в первую цепь атакующих. Конечно, где лучше быть комбату — заранее трудно сказать, но в каждом деле никогда не оправдывались крайности. Ведь в его распоряжении немало огневых средств, которыми надо управлять, а когда он в цепи, то легко потерять связь с ними.

— Привычка у меня такая, — он улыбнулся, развел руками. — Не могу с кургана оглядывать спины солдат. Среди них чувствую себя увереннее.

Мы одногодки с ним, но он выше ростом, красив, подвижен.

Николай Петрович уже жил предстоящим наступлением. Его беспокоило, что соотношение сил не в нашу пользу. Но он бодро смотрел вперед, не терял веры в успех. Считал, что после отдыха гвардейцы обрушат более сильный удар. В 5.00 планировался бросок батальона на оборону врага — внезапный, стремительный, без артиллерийского налета, при поддержке огня орудий прямой наводки. Через три часа поднимутся гвардейцы, за полчаса до атаки займут исходное положение. Сам он выдвинется туда раньше, чтобы проверить позиции орудий противотанковой батареи. На рубеже уже находился адъютант старший батальона старший лейтенант А. Е. Капельников с группой солдат. Комбат был уверен, что все необходимое для обеспечения атаки тот сделает в самом лучшем виде. О Капельникове сказал коротко, уважительно:

— Проверил в первой атаке: не кланяется и не подгибает ноги на поле боя. Люблю смелых. Это — настоящие воины.

Утром батальон атаковал, но продвинулся не более чем на триста метров и не смог захватить опорный пункт противника. За последние дни успехи стали более скромными, усилилось вражеское сопротивление.

В этих трудных условиях от штабов требовалась исключительная четкость и высокая организованность в работе. Малейшие упущения, в нем бы они ни выражались, в конечном счете всегда сказывались на выполнении задачи.

За ряд серьезных просветов в работе был снят один адъютант старший батальона. Он не смог жить с правдой в ладах. Иногда он докладывал о завершении работы, хотя к ней только приступали. Три месяца пробыл он на этой беспокойной должности. На фронте — срок немалый. Он зашел ко мне, смело заявил:

— Не чувствую за собой вины. Промахи? У кого их нет. Воюем — учимся. Вчера — плохо, сегодня — лучше.

Он знал, что приказ о его снижении в должности никто не отменит, что разговор не вернет ему былое доверие и уважение. Прежде чем пойти на такой серьезный шаг, взвесили и оценили его деловые качества и отношение к работе.

Я напомнил ему об умении начальника штаба сообщать правду, какой бы колючей и неприятной она ни выглядела. На обман скорее идет слабый, он использует его как средство самозащиты, пытаясь выбраться из грязи, не запачкав мундира. Сильному не нужно это средство, он живет в ладах со своей совестью.

— Не для себя, а для общего дела иногда выгоднее урезать правду, — сказал он в свое оправдание.

С ним нельзя было согласиться: если правду урезать, она превратится в кривду. Начальник штаба — это эталон честности. Каждому его слову должны верить без всякой проверки. Если же он потерял это доверие, то нет и начальника штаба. Обидно, что он не усвоил эту простую истину.

Совсем недавно в этом батальоне в ходе проверки обнаружилось, что небрежно велись книги учета личного состава. В установленный срок адъютант старший батальона доложил об устранении недочетов, но реально ничего не изменилось. Некоторые записи в этих книгах были сделаны карандашом, попадались незаполненные графы. Видимо, никогда он не заглядывал в них, полагаясь на писаря.

Данные учета всегда нужны. В них боевая биография тружеников переднего края. Те, кто уцелеет в этой схватке, будут искать документального подтверждения своим боевым делам, ранениям, наградам. Как же обидно и больно будет фронтовику, когда он увидит против своей фамилии пустые клетки или же искаженные данные, Он назовет офицеров штаба бездушными чиновниками. Всех без разбора. Кто виноват? Писарь? Нет, начальник штаба.