Ночью предстояло завершить прорыв обороны. После напряженного дневного боя силы частей заметно ослабли, дивизия понесла серьезные потери. Притом значительная часть боеприпасов была уже израсходована. Вместе с комдивом определили основные мероприятия на ночь. Полки сосредоточивали свои усилия на более узких участках, с тем чтобы высвободить подразделения для отдыха и в то же время создать необходимое превосходство над противником.
Проходила беспокойная ночь. Когда не было успеха, никто не отдыхал. Передавалось немало дельных команд и распоряжений. Начальник штаба корпуса предлагал попробовать пустить вперед мелкие группы.
— Когда-то у вас в бригаде они добились внушительных результатов, — напомнил он.
Да, тогда они сделали много, но их действиям предшествовала серьезная подготовка. Если же теперь с ходу сформировать эти группы, то они, не изучив засветло объекты атаки и не отработав порядок огневой поддержки, не сумеют выполнить свои задачи. Мои доводы убедили старшего начальника.
На второй день с утра фашисты обрушили контратаки, намереваясь срезать опасный выступ, который возник с вклинением дивизии в его оборону. Полки закрепились на достигнутых рубежах. Офицеры штаба вместе с артиллеристами проверили надежность обороны хутора Подгорного. Сюда противник направлял свои основные усилия.
Хутор небольшой, притулился в лощине, но он чаще всего появлялся в сводках и донесениях. В бою важен результат. Если воин уничтожил хотя бы одного захватчика, то он уже оправдал свое участие в бою. Для дивизии мало десятка отбитых контратак, сотен уничтоженных фашистов и узкой полосы, что захвачена у врага. Она должна пробить насквозь оборону и выйти на указанные ей рубежи. Захват хутора показывал, что дивизия настойчиво двигалась к цели, но в полном объеме не смогла выполнить задачу.
Противник бил в одном направлении. По своим следам и своим трупам. Помню, когда-то пленный гитлеровский офицер уверял, что без танков их пехота в атаку не идет. На этот раз дважды уже до полка контратаковали без танков. Несмотря на отчаянные попытки, фашистам не удалось сдвинуть назад наши части. К вечеру, убедившись в бесполезности своих контратак, они прекратили их, но продолжали усиленно обстреливать огнем артиллерии и минометов боевые порядки полков…
Командир дивизии оглядел в стереотрубу застывшее поле боя, повернувшись ко мне, поинтересовался, почему нам не удалось завершить прорыв обороны. Конечно, он знал причины, не раз разъяснял их командиру корпуса, но, наверное, ждал, что я отыщу и другие, более убедительные, которые он сам не сумел разглядеть. Наши соседи тоже не достигли цели. Видимо, быть или не быть успеху, зависело не только от усилий одной дивизии. На этот раз плохую услугу оказала торопливость в подготовке операции. Слишком велико было желание быстрее разделаться с группировкой противника на Тамани, и это определяло сроки организации наступления.
Несмотря на ограниченные сроки подготовки, я не мог снять вину со штабов, считал, что они мало проявили настойчивости, добывая необходимые данные о противнике. Это главный урок: не имея этих сведений, нельзя давать команду на переход войск в атаку. Полковник С. И. Дунаев промолчал.
На третью ночь полки сдали свои участки и были отведены в тыл.
После оформления документов о сдаче рубежа я пошел на НП. Там еще не сняли связь, ожидался приезд офицера связи. Для начальника штаба ближе всех — связисты. Днем и ночью они держат его в напряжении, не отпускают ни на шаг от радиостанций и телефона. Щель связистов примыкала к НП, составляя с ним неразрывное сооружение. Телефонист рядовой Алексей Чумаков сообщил, кто звонил за эти сорок минут, пока я не был здесь. Трубка у него привязана к голове — так удобнее отвечать на вызовы.
Подошел заместитель командира 311-го полка майор И. П. Рудко.
— Зря сменяют нас, — сделал он вывод. — Еще такой удар — и затрещала бы Голубая линия. Фашисты держатся из последних сил. Чувствуется, что обессилены они, понесли большие потери.
Еще днем пленные тоже уверяли, что удерживать рубеж некому, обезлюдели роты. Не вызывало сомнения, что фашисты потеряли много солдат за эти двое суток, но, занимая выгодный и оборудованный рубеж, они могли оставшимися силами оказать сильное сопротивление. При этом нужно трезво оценивать свои силы и возможности. Части понесли серьезные потери, что не могло не сказаться на их боеспособности. Для повторной атаки требовалось накопить боеприпасы. Рудко же оценивал обстановку со своих позиций, не представляя ее в полном объеме.
Я не стал оспаривать его вывод. 311-й полк сделал больше, чем другие. Рудко с гордостью рассказал о многих офицерах, достойно показавших себя в первом бою. Особо заслуживал похвалы командир роты старший лейтенант М. С. Новиков. Его рота была переброшена вперед, на левый фланг, откуда ожидалась контратака. Через час 16 танков и до двух рот пехоты начали выдвижение для нанесения удара. Противник продвигался без разведки. Гвардейцы проявили выдержку и себя не обнаружили, хотя рядом проползли танки, а за ними торопливо, в полный рост, шла пехота. Наступила решающая минута. С тыла и во фланг почти в упор обрушила рота огонь. За 5 минут контратака была отражена. Фашисты спешили назад, теряя людей и машины. Бронебойщики рядовые И. Е. Феофилов и Я. М. Шелутько подбили три танка.
Вернулся из полка помощник начальника оперативного отделения старший лейтенант И. Ф. Тарханов. Он проверял смену подразделений. По его оценке, противник опять создал высокую плотность огня.
— Снова надо готовить прорыв, — сделал он вывод.
Мне нравился Иван Федорович, способный, деловой и смелый офицер. Его оценка обороны заслуживала большего доверия.
В последний раз я оглядел из опустевшего НП неровные вершины гор, расплывчато выступающие на темно-синем фоне неба, яркие вспышки орудийных выстрелов, торопливые уколы огня пулеметов, плавные трассы осветительных ракет, непрерывно прочерчиваемые над передним краем. Совсем близко угадывались войска, сменившие наши подразделения и приступившие к закреплению занятых рубежей. Но на этот раз на душе не было чувства радости от ожидания близкого отдыха в стороне от огня и взрывов.
В первых числах сентября 43-го дивизия была переброшена по железной дороге на Украину, в район Ровенек. Кругом — выгоревшая, пережившая войну степь. Возвращались жители к своим родным местам. Около солдатских кухонь толпились ребятишки. Они не просили, а терпеливо ждали, когда взрослые сами догадаются, зачем они здесь. Бойцы вытаскивали из карманов припрятанные куски хлеба и сахара, толкали их им в ручонки.
Части сразу же после выгрузки двинулись к фронту. Переходы планировались в среднем по 45 километров в сутки. Марш только ночью. На маршрутах редко встречались уцелевшие от огня деревни. Возле развалин уже появились шалаши, домики-времянки, маленькие, неказистые, сколоченные на скорую руку, прикрытые кусками старой фанеры, ржавой жести и битой черепицы. Местами чернели землянки, в них люди жили по-окопному, как на фронте.
На ходу вливалось пополнение. Впервые в строй становились солдаты рождения 1925 года. За военные годы они выросли и возмужали, но пока еще неумело держали в руках оружие. Представитель штаба фронта, с папкой, в очках, пояснил:
— Учите на марше. Невелика премудрость солдатской науки: перебегать, стрелять, гранаты бросать. Лучше бы пропустить через запасные полки? А чем вы завтра будете воевать? Врага надо гнать с нашей земли.
На привалах и дневках проводились занятия, за новичками закреплялись бывалые воины.
24 сентября был последний переход. Части подошли вплотную к оборонительному рубежу, созданному противником за рекой Молочной. Командир дивизии провел рекогносцировку, в которой участвовали мы с командующим артиллерией. Ровное поле, расчерченное лесозащитными полосами. Перед обороной лежала большая, привольно раскинувшаяся деревня Тифенбрун. На огородах, рядом с домами, жители уже оборудовали щели. Войска стекались к фронту.
