— Не думаю, что я — подходящий собеседник. Но раз у тебя нет другого варианта, я слушаю, — Кирана притянула песочные часы поближе к себе и перевернула снова.
— Зачем ты живешь? — выпалил Раун и поднял на охотницу глаза. Ни один мускул на ее лице не дрогнул. Как будто он спросил совершенную ерунду, вроде погоды за окном.
— Что значит «зачем»? — медленно проговорила она. — Я служу императорской семье. Как и ты.
— Нет-нет, — вздохнул Раун. — Я не об этом! Чем живешь? Чего ты хочешь? Мечтаешь о чем?
Кирана с сожалением посмотрела ему в глаза и покачала головой.
— Я не понимаю тебя, прости, — задумчиво пожевала губами и отвернулась. — Эти вопросы не имеют никакого смысла. Ни-ка-ко-го.
— Но… — Раун запнулся и, не найдя подходящих слов, замолчал.
— О чем я мечтаю? — Кирана повела плечом. — Мечтаю, чтобы моя Хильда была жива, чтобы она сидела в этом кабинете и учила моих охотниц. Мечтаю, чтобы она была со мной. Всегда. Понимаешь, Раун?
Раун не понимал.
— В мечтах нет смысла. Они неосуществимы. Совсем. Абсолютно, — она постучала ногтем по песочным часам. Лиловый песок медленно перетекал в застенках. — Никто и ничто не воскресит мою сестру.
— А… — Раун хотел было уточнить, но Кирана перебила, даже не заметив.
— Чего я хочу? Хочу служить императорской семье. Знаешь, как это было при кошках. Правда, тогда еще были и охотники, но сейчас это не важно. Я хочу служить — я служу, что не так? — она перевела на него взгляд, подняла бровь.
— Ну должна же быть какая-то цель, Кир, — протянул Раун и снова замолчал, пытаясь подобрать слова. Это было явно сложнее, чем любая из бесед с императрицей, та понимала как будто не столько сами слова, сколько то, что за ними стоит. Весьма солдатское же мышление Кираны заводило в тупик, вынуждая формулировать мысли совсем иначе.
— Зачем? — коротко бросила она в ответ.
— Ну ради чего жить.
— Зачем? — повторила она снова. — Живи, да и все, к чему вот эти нелепые мучения, Раун?
— Ты не понимаешь, — ворон вздохнул, закрыл глаза.
— Это ты не понимаешь. Тут и так полно проблем. О каком смысле ты вообще говоришь, если все время уходит на эту нелепейшую борьбу со всем и вся? — она поднялась в кресле, уперлась локтями в стол и положила подбородок на ладони.
— Я не об этом! — выдохнул Раун и замотал головой. Кирана непонимающе подняла брови. — Ну неужели у тебя никогда не было мечты, Кир?! Неужели ты никогда ни о чем не мечтала? Неужели не жила какой-то мыслью… так, до одури, Кир…
Охотница молча встала из-за стола и отошла к окну. Сцепила руки за спиной, вытянулась по струнке, качнулась с носков на пятки и обратно. А затем уткнулась лбом в стекло и обхватила себя за плечи.
— Была, — вдруг сдавленно просипела она. — Я мечтала о крыльях, Раун.
— Прости, — только и смог он прошептать. — Я не хотел, Кир. Правда, прости, я…
— Не извиняйся, — Кирана сглотнула, покачала головой. — Все в Имагинем Деи о них мечтали. Нам постоянно твердили, чтобы мы мечтали о крыльях. И я действительно о них мечтала. Я и Хильда. Мы мечтали, что будем вместе, крылатые, настоящие ангелы.
— … или о смерти, — пробурчал под нос Раун.
— Что? — Кирана обернулась. Веки оленьих глаз были красными, покусанные губы кровили.
— Я не мечтал о крыльях. Я молил Самсавеила, чтобы мне больше не было больно. Я умолял убить меня, а на крылья мне было совершенно плевать, — Раун повел плечом, и черные, как смоль, крылья, заскользили по полу. Он не хотел это помнить, и сейчас по-особенному оценил прелесть провалов в памяти, но нет, после посещения Имагинем Деи вернувшиеся воспоминания не желали исчезать.
Кирана хлюпнула оленьим носом и вдруг рассмеялась. Оглушающе звонко. Горько. Болезненно.
— Вот поэтому, Раун, у тебя есть крылья, а у меня — нет, — просипела она и утерла рукой щеку.
— Кир…
— Ерунда. Я сегодня излишне сентиментальна, — охотница вернулась за стол и снова перевернула песочные часы. — У Хильды день рождения, и я не могу думать ни о чем, кроме нее.
— Я не вовремя, извини, — Раун торопливо поднялся с жерди. — Наверное, мне лучше уйти.
Кирана проводила его взглядом.
— Я могу для тебя что-то сделать? — осторожно спросил он, уже поняв, что поговорить о том, что его тревожит, он не сможет ни с кем. Но как будто раньше было иначе.
— Нет, Раун, тут ничем не поможешь. А свою боль я переживу сама, ведь это моя ноша. Я должна. Ради Хильды, понимаешь?
Раун не понимал, но все равно кивнул. По опыту знал, из нее и клещами не вытянешь, что думает и чувствует. Как будто все за стеной, и пробиться шансов нет. Ни у кого, кроме Хильды.
— Держись, Кир, — буркнул он и открыл дверь.
— Не мечтай, Раун, слышишь? Никогда не мечтай. Падать больно, особенно когда крылья не вырастают.
#19. Милосердия лживый елей
Молния расколола небо, а гром следом, казалось, перевернул землю. Нойко вскинул голову, взглядом поискал Аньель. Козочка медленно шла под проливным дождем, накрыв голову курткой. Изредка проваливалась по плюсны, вытаскивала копыта по одному. От каждой молнии вздрагивала, прижимала ладонь к шее и, только успокоившись, шла дальше.
Ливень бил нещадно, и если под крыльями было разве что душно от влажного воздуха, то куртка не спасала совершенно. Аньель промокла насквозь и только шмыгала козьим носом, что-то недовольно бурча.
— Ань, — окликнул ее Нойко. — Там дерево справа, остановимся?
— Ага, и чтоб молния в него ударила, да? Все равно еще почки не раскрылись, толку-то? — коза опустила куртку на рожки и обернулась. — Да и суше я не стану. А костер не разведешь при всем желании.
— Да ты погляди сама, — Нойко ткнул пальцем за плечо девушки. — Под ним сухо. Сверху омелы много, ей на твою весну плевать.
Аньель остановилась как вкопанная, оглядела дерево, задержавшись взглядом на зеленых шарах, похожих на гнезда.
— Не-е-ет, цесаревич, это без меня, — попятилась она, то и дело зыркая на небо. — Омела молнии притягивает.
— Не неси ерунды, это просто такое растение! Ничего оно не притягивает. А ты мокнешь, еще заболеешь! — Нойко схватил козу за руку и потащил за собой. Она и не вырывалась, только придерживала мокрую куртку на рожках.
— Вот убьет нас, ты виноват будешь! — шикнула она, втянув шею в плечи.
— Ты все равно не сможешь мне это высказать, — Нойко отпустил ее, плюхнулся под дерево и подобрал под себя ноги. — Садись, укрою, — распахнул одну пару крыльев, встряхнул их, и капли воды полились с оперения в землю.
Коза скептически оглядела, потрогала крылья и, убедившись, что внутренняя сторона и впрямь сухая, не промокает, села рядом.
— Удобно, — хмыкнула она, наблюдая, как крыло становится пологом над головой. — Но только ради укрытия в дождливые дни я бы не захотела становиться крылатой.
— А как так вышло, что тебя не забрали? Ты же, ну, нормальная, — запнулся Нойко и сделал вид, что очень увлечен крыльями. Если одной пары крыльев хватало на Аньель, а второй — на него самого, то все равно затылок оказывался голым, и мерзкие капли дождя так и норовили затечь за ворот.
— Да понятия не имею. Мои старшие братья и сестры подошли, младшие тоже, а на мне что-то не так случилось, я правда не знаю, — Аньель повела плечом, скосила глаза. — Ну в смысле ангелы сказали там что-то вроде «форма не обратима», дали выпить мерзкого коровьего молока с лавандовым медом, и все, — развела руками.
Нойко задумчиво пожевал губами и насупился.
— А ты помнишь призыв Имагинем Деи? — она толкнула его локтем в бок, заметив подозрительное замешательство.
— Не помню, ничего не помню, — Нойко замотал головой. — А ты вот сказала «форма» — это про ноги твои?
Аньель вытянула ноги, постучала копытцами друг о друга.
— Ну да. Ангелы там что-то колют и любые лапы становятся ножками под сапожки, — снова подобрала их под себя, испачкав штаны. — Ну еще нос, глаза, уши, рога, хвост. Все, чего у тебя нет.
