— Не прикасайся ко мне без разрешения! — гневно фыркнула я, скрестив руки на груди.

— Не опоздайте в клинику, — предупредил бесстрастный Кон, перекрыв невнятный хрип мужчины на полу.

— Константин… — позвал Егор, когда уполномоченный уже открыл дверь. — Я хотел… Ох… — с трудом поднявшись на ноги, он потряс головой. — Я, конечно, не совсем тупой, но в некоторых вопросах без консультации не обойтись. Если что-то в инете не найду, можно будет через вас с какими-нибудь учеными связаться?

— Конечно, вечером присылай мне список вопросов, — невозмутимо кивнув, Тин аккуратно прикрыл за собой дверь.

— Дзио, послушайте, я должен вас защищать, поэтому и… — вздохнув, мужчина присел на край своей мягкой поверхности и потер дрожащие руки друг о друга. — А если бы вы захлебнулись? Или нужна была бы помощь врача? Поверьте, мне было не до разглядывания ваших прелестей.

Прелестей? Это он так назвал… Мое тело? Прелестями? То есть… Ему нравится, как я выгляжу?..

Я молча встала, старательно пытаясь прикрыть тканью максимум, и вернулась обратно, потому что успела только намокнуть перед падением.

Когда я закончила, чудом сумев уберечь глаза от попадания химической пены, с волос текло так, что ни о каком одевании не могло идти и речи. Белая ткань, которой я прикрывалась, хорошо впитывала, поэтому я несколько раз промокнула ей волосы, чтобы хоть немного уберечь верхнюю часть одежды от воды.

Самостоятельно, пусть и с трудом, застегнув это жуткое нагрудное приспособление, я оделась, повернулась, чтобы выйти, и с ужасом осознала, что дверь открыта. И, наверное, все это время была открыта! Возмущенно топнув, я заметила, что повязки на ногах тоже совсем промокли.

Егор сидел на краю своей мягкой поверхности и возился с настоящими, настоящими продуктами! От радости и удивления все раздражение как рукой сняло!

— Я, конечно, Избранная, — медленно начала я, недоверчиво приближаясь, — но ведь это не повод кормить меня… Так.

— Вы не любите что-то из этого? — приподнял брови мужчина, нарезая колечками огурец.

— Нет, просто… Просто… — не зная, как объяснить, я всплеснула руками. — Настоящие овощи — это ведь такая ценность!

— Не сказал бы, — пожав плечами, он протянул мне кусочек огурца, — у нас в мире они относительно дешевы и очень даже доступны всем подряд. А у вас как?

— Ну, у нас все питаются белковой пастой, получают в виде таблеток все необходимые элементы, жиры, углеводы, витамины, — понюхав предложенный деликатес, я ощутила стойкий и сильный огуречный аромат, — а в день рождения получают по одной штуке каждого овоща, фрукта, каждой ягоды в мире, потому что искусственные витамины не совершенны, организму нужно натуральное.

— У нас все питаются натуральным, если у них есть деньги, — я поежилась от этого ужасного слова, — если нет — натуральным с химическими добавками.

— Еду нужно… Покупать? — не поверила я. — А если денег нет совсем? Что тогда?

— Тогда появляются такие социальные явления, как нищета, массовый голод, повышается смертность, — равнодушно ответил Егор.

В ужасе прикрыв рот ладонью, я попятилась и села на свою мягкую поверхность, разглядывая лежащую в моей руке салатовую мякоть в обрамлении более темной шкурки. Кто-то в этом мире даже столько за весь день не может съесть? Умирает от истощения в полном ресурсов мире?

— Неужели эти ваши деньги так важны, что нельзя выделить хоть немного, чтобы самым дешевым способом накормить всех в мире? — голос дрожал. Деньги — это отвратительно. — Ведь есть же люди, у которых много денег? Больше, чем нужно? — Егор кивнул. — Почему они не могут поделиться ими с бедными? Почему не могут купить им еду?

— Дзио… — вздохнув, мужчина покачал головой. — У меня нет ответа. Ни у кого нет. Денег всегда кажется мало.

— Омерзительно… — шепнула я, разглядывая этот несчастный огурчик.

В курсе экономики нам говорили, что при товарно-денежных отношениях рано или поздно наступает момент, когда произведенного больше, чем тех, кто может купить. И очень большой процент пищи просто сгнивает, пропадает, потому что никто не может столько купить. Потому что конкуренция. Потому что неверный расчет потребления. Если бы эти люди, у которых есть деньги и которые продают еду, объединились, они могли бы накормить весь мир. Но для достижения этой цели нужно избавиться от денег и всем стать равными. А тут этого, кажется, никто не хочет.

— Дзио, вы когда-нибудь ели мясо? — отвлек меня от упадочных мыслей Егор. Я качнула головой. — Пили молоко?

— Молоко? — переспросила я. — Конечно, его всегда пьют младенцы млекопитающих.

— А уже после младенчества?

— Зачем? — я содрогнулась, представив, как взрослый человек у женщины…

— Ну, в смысле, не грудное молоко, — поспешил уточнить мужчина, — допустим, коровье, сцеженное, стерилизованное?

— Зачем? — повторила я, очень надеясь, что в этом сумасшедшем мире никто не пристает к коровам со своими гастрономическими извращениями.

— Оно полезное, — пояснил он, — просто нужно знать, что вы ели до этого, потому что ваш желудок может оказаться не совсем готов к чему-то новому, — мне протянули многослойную конструкцию, — нельзя всех накормить, Дзио.

— Еще как можно! — возмутилась я, вскакивая и сжимая кулаки. — Каждый человек в моем мире получает все необходимое, все! И не платит за это! Потому что каждый занимается тем, чем хочет! Бывает так, что астроном любит детей и часть времени занимается с ними, а во время обучения изучает химию или историю! Все делают то, что хотят, и получается, что все нужное выполняется! Мы все равны между собой, едим одинаковую пищу, ходим в одинаковой одежде, никому не завидуем, мы счастливы! Все, все люди в мире, понимаешь?

— Тот, кто управляет, всегда имеет больше привилегий, — все еще протягивая мне съедобную этажерку, Егор смотрел на меня с легкой улыбкой.

— Люди не могут управлять, — смутившись своей вспыльчивости, я взяла ее в руки и снова села, — искусственный интеллект распределяет ресурсы и определяет актуальные пути развития.

Тоже мне, распинаюсь перед тем, кто поклоняется этим ужасным деньгам. Он, наверное, даже представить не может то, что я описываю, куда уж ему понять. Мирный, красивый, светлый путь избран в моем мире. Без всяких там денег и бюрократов.

Раздраженно вздохнув, я обратила внимание на то, что у меня в руках. Фундаментом конструкции служило что-то мягкое и пористое, белое в окружении охристой жесткой корочки. Сверху намазано что-то серовато-бежевое, однородное, как паста. Желтые пластинки с мелкими выемками разной глубины, даже иногда сквозными. И сверху кружочки огурца.

— Что это, вообще? — я подняла взгляд на Егора, заразительно откусившего от своей конструкции большой кусок.

Сосредоточенно пожевав, он проглотил и ответил:

— Внизу хлеб, — мне показали на примере, — это смесь помолотых семян злаков с молоком, яйцом, и… Э-э-э… Ну, это основа. Эта смесь прогревается при высоких температурах и вот такой вид принимает. На хлеб намазан паштет, — опять тыкнув пальцем в свою конструкцию, он положил ее на круглую белую подставку, стоящую на столике с колесиками на концах ножек, и открыл металлическую ёмкость, из которой по комнате тут же разнесся чудный чуть терпкий аромат, — это перетертая со специями и добавками… — покосившись на меня, мужчина исправился: — Перетертое со специями и добавками мясо, — в стакан из металлического сосуда он налил что-то черное, с тонким слоем пенки, — сверху сыр, его из молока делают, и огурец, а все вместе называется бутерброд. В бутерброде могут быть разные компоненты, но всегда есть хлеб.

— Что такое спетсиями? — уточнила я единственное непонятное слово.

— Это… М-м, это помолотые зерна растений, которые придают особенный вкус или запах, — откусив свой бутерброд, Егор привстал и дал мне стакан с тем горячим черным запашистым напитком, я так понимаю, — это кофе, — пояснил он, — растворенный в горячей воде порошок из семян. Бодрит и придает сил.