– Было? Тогда девять семь, – не смущаясь, поправился Петр Михайлович и опять затарахтел о своем: таинственном и недоступном.

– Фу! – в очередной раз перевели дух студенты, – Вроде опять пронесло!

И снова все тихо и мирно. Стук мела о доску, легкий шорох и осторожный ненавязчивый шепот, переходящий в отдельные вспышки похрапывания.

– Андрей! – неожиданно с жаром прижал губы к уху товарища Бугор. Андрей испугался.

– Что?!

– Он так и сказал: «Придумаем?!»

– Кто?

– Да секретарь.

– Так и сказал.

– Тогда пойдем до куратора дойдем: попросим для меня рекомендацию.

– Сейчас что ли?

– Нет после занятий.

– Ой! Юрик! Сходи сам.

– А ещё друг называется! – Надул губы Бугор, отодвигаясь в сторону.

– Ох! Схожу я с тобой. Схожу! Ты только не обижайся. Лады? – прошептал Андрей и подумал «Тьфу, черт! Приклеилось это дурацкое, глаголевское: «Лады»».

Однако выполнить намеченное дело в тот вечер ребятам не удалось. На кафедре, секретарь им объяснила, что куратор их группы Семенов ушел и будет только завтра, да и то, возможно, лишь до обеда.

– Придется прогулять первую пару. Что у нас там? О! Физкультура. Это хорошо. Встречаемся в восемь на кафедре, – не приемлющим возражений тоном произнес Бугор

– Вот ещё! Я прогуливать физру не собираюсь, – заупрямился Андрей.

– Друг называется! – Снова обиделся Юрик, – Я вот ради тебя готов и в соус и в уксус. А ты?! Эх ты!

– Ну, извини! – сделав невинное лицо, вздохнул Андрей. Бугор смягчился.

– Андрюша! Зачем тебе физкультура? Ты у нас, вон какой крепкий. Каратист. Андрюша! Ну, пожалуйста! Пойдем со мной. Я один боюсь. Честное кандидатское слово боюсь! Пожалуйста!

– Лады!

Виталий Анатольевич Семенов являл собой классический пример литературного образа ученого в самой гротесковой форме его проявления. Вечно всклоченные волосы, пронзающий время и пространство, отрешенный от будничной суеты взгляд, обкапанная жирным соусом в самых интересных местах рубашка, мятый пиджак, в складку брюки, постоянно нарушающие закон сохранения материи и энергии очки.

В мозгу Виталия Анатольевича непрестанно кипели бурные электрохимические процессы, подвигавшие сего почтенного индивида на решение бесконечных теоретических задач, вплоть до сложных математических вычислений, часто заканчивающихся мысленным построением объемных графиков, схем и диаграмм.

При этом было не так уж важно, к какой области бытия относилась задача, важно было получить посыл, сформулировать её исходные данные, ну а далее мощным фронтом, во всю разворачивался процесс алгоритмизации.

Виталию Анатольевичу остановиться б хоть на секунду, отдохнуть, ни о чем не думать, не решать задач. Да полно те! Это все равно, что не дышать. Сама мысль о том, что можно жить и не мыслить тут же наводила его на новые мысли…

По большому счету ничего страшного в этом не было, если б не фанатизм, с которым наш герой отдавался своему любимому занятию. В эти сладкие минуты «запоя» никто и ни что не способно было свернуть его с пути.

Итогом интенсивных мыслительных процессов, как правило, являлась жуткая, просто беспредельная рассеянность, что создавало для окружающих, и, прежде всего, для самого преподавателя массу проблем, и, как следствие, поводов для новых бесконечных мыслей и бессонных ночей.

Вот и теперь Виталий Анатольевич существовал! В смысле мылил:

«…Оптимизация на логическом уровне представляет в нашем случае достаточно простую задачу. На этом этапе я просто минимизирую число операторов. Жаль только, проблема осложняется тем, что ещё не до конца выработаны соответствующие критерии оптимизации…»

Да! Проблема была не рядовой, но мыслитель ни секунды не сомневался, что с ней так или иначе удастся справиться. Правда, последние три четверти вечности его постоянно отвлекал от любимого занятия какой-то странный настойчивый шорох. Назойливое покряхтывание.

«Мышь что ли завелась?! Ортогональный полином ей в… голову!» – подумал Виталий Анатольевич, – «Интересно какова собственная частота электромагнитного поля мыши домашней? Нужно будет почитать…»

– Виталий Анатольевич! – точно корабль сквозь молоко тумана пробился в его натруженный мозг импульс, посланный слуховым аппаратом. – Виталий Анатольевич! К Вам ребята пришли.

Голос принадлежал секретарю кафедры, работавшей на ней, кажется, ещё со времен изобретения абаков.

Вера Андреевна слыла в коллективе женщиной строгой, и повторять одно и тоже по три раза не любила. Пришлось отвлечься. Виталий Анатольевич усилием воли сфокусировал зрение. Прямо перед собой с другой стороны стола он увидел две смущенные, шаркающие ножками личности. На переднем плане мелькала довольная, светловолосая мордашка, а из-за нее, словно качаясь в волнах, периодически выныривала толстая раскормленная «будка».

– Павлов и Титов! – с трудом узнал комсорга и старосту своей подшефной группы куратор. Узнал и успокоился, снова готовясь нырнуть в океан размышлений.

– Что Вам ребята? – Спросил Виталий Анатольевич больше из вежливости.

– Витал.. толич, – растянулась улыбкой светловолосая мордашка Павлова, – Тут Вам Титов хочет, одну вещь сказать…

– У!… Ту!… Ты!… Бе! – заблеял Бугор, грозно окинув взглядом своего товарища, состроив при этом на лице такую мину, которой позавидовал бы самый обиженный засранец в мире. В его взгляде явно читался немой укор: «Ты ведь мне обещал, что сам все скажешь!» Однако выхода не было. Пришлось Юрику брать инициативу в свои руки.

– Мне бы… Как бы… Написать бы….

Слово «написать» он произнес совершенно напрасно. Мозг Виталия Анатольевича высоковольтным разрядом поразила мысль: «Ешкин кот! Какой же я олух! Я ведь ещё вчера слезно обещал доценту Вострикову передать рецензию на его работу! Ладно бы старый пень забыл написать. Ведь написал же! И не отдал. Где ж она у меня?»

– Мне бы…. Как бы…. Рекомендацию написать бы. Вот! – продолжал смущенно блеять Бугор, в то время как Семенов не обращая на него ни малейшего внимания, стал усиленно рыться сначала в бумагах на своем письменном столе, потом в портфеле, затем дело дошло и до мусорной корзины…

– Вот же она! – облегченно вздохнул рассеянный куратор.

– Так! Ребятки! Пожалуйста, подождите меня пару минут. Я забыл кое-что срочное сделать, – скороговоркой выпалил Виталий Анатольевич, и стремглав выбежал из помещения кафедры.

Семенов живо затрусил по коридору до лестничного марша. Поднялся на один этаж вверх и направился в сторону кафедры «Конструирование радиоаппаратуры» в надежде застать там страдающего от обиды доцента Вострикова или, по крайней мере, оставить для него два исписанных мелким подчерком листа бумаги с хвалебной рецензией на работу посвященную полупроводникам. Саму работу Семенов прочел через строчку, времени жаль, но рецензию состряпал положительную. Востриков был мужиком не плохим! Почти таким же умным как сам Семенов.

«А кстати!» – неожиданно пришла в голову Семенову грустная мысль – «Погрешность установки частоты при электронной перестройке канала у нас больше одного процента. Это многовато!»

Хлопнув ладонью себя по лбу, мыслитель вспомнил о том, что в лаборатории у Вострикова лежит почти готовый с горем пополам слепленный макет одного очень интересного приборчика, с помощью которого они совместно собирались немножко, из чисто спортивного интереса, заняться исследованиями спектральных составляющих в диапазоне звуковых и ультразвуковых частот. Мысль автоматически развилась в затронутом направлении, живенько обрисовывая в памяти схемы электронных составляющих прибора. Всё! На ближайшие сутки Семенов для общества умер, превратившись в сомнамбулу.

Дальнейший путь его пролегал мимо кафедры «Философии», размещавшейся в небольшой комнатке которую с одной стороны настойчиво подпирало помещение туалета женского, а с другой – мужского. Таковы уж были конструктивные особенности здания.

Это соседство давно являлось институтской притчей во языцах. Сотрудники с других кафедр по-доброму подшучивали над философами мол: «Там, им и место». На что мудрые философы, устав от борьбы за более престижное размещение своего святилища, с философским же спокойствием и рассудительностью отвечали: « С точки зрения материальных субстанций бытие есть для всего сущего суть, определяющая сознание…». Что означало «У кого что болит….!»