В общем – Инна очень нравилась Андрею. «Мой идеал» – ночами вздыхал он, воображая себя рядом с любимой в роли крутого супермена.

Смазливую мордашку нового секретаря комитета комсомола Петра Глаголева Андрей заметил издалека. Секретарь руководил губастым первокурсником, вещающим длинную простынь стенгазеты на деревянной стене гардероба. Глаголев как обычно суетился и, естественно, как обычно, был занят. Впрочем, нет. Занят он сегодня был больше обычного. Отойдет. Посмотрит критически! Глаз сощурит, а ля дедушка Ленин. Губу подожмет. Обычное проявление занятости ограничивалось прищуренным глазом….

Андрей терпеливо ждал в сторонке.

– А! Привет Сергей! Как дела на комсомольском фронте? – наконец то заметил его Глаголев.

– Нормально. Андрей я.

– Извини. Взносы за прошлый месяц сдал?

– Угу.

«Так чего же тебе ещё надо?!» – красноречиво возопил взгляд секретаря.

Андрей как мог, сбиваясь и путаясь, объяснил проблему. «Хочет, мол, мой Бугор чуда и все тут!»

– Это ваш староста?! Юра Титов? Знаю его. Как же. Достойный член… в кандидаты в члены…. Вернее… кандидат в кандидаты в члены …. Тьфу! Запутал ты меня совсем! В общем, сам знаешь кто.

– Кто?

– Прежде чем принять нового товарища, так сказать, в ряды… сначала нужно год в кандидатах отбарабанить. Ферштэйн? Товарищ должен проявить себя. Показать свою политическую и моральную зрелость…. Вот, как я, например…

– Мы в курсе.

– Лады комсорг. Пусть твой староста собирает документы. Характеристику, две рекомендации от членов партии…. Постой! Он у вас после армии? Верно? В смысле – армию отслужил?

– Не… – удивился Андрей

– Да?! Значит прямо со школьной скамьи? Странно! А казался таким взрослым. Серьезным…. Знаешь, Сергей… – понизив голос, стал откручивать ему пуговицу на пиджаке секретарь.

– Андрей

– Не важно! Понимаешь? Есть одно маленькое препятствие. Будет время, зайди ко мне…. Например, завтра. Потолкуем – что ни будь, придумаем.

– А если сегодня, только попозже?

– Юрий Титов! – с пафосом произнес секретарь. – Надо же? А на первый взгляд звучит как красиво! Как у космонавта. До завтра. Лады Серега?

– Герман.

– Что Герман?

– А взгляд звучать – не может.

– Звучит! Еще как звучит! Ты плакат «Родина мать…» помнишь? То-то! И потом! Почему ты меня постоянно путаешь?

– Космонавта зовут Герман Титов.

– Сам знаю…. Не важно это!

– Выше, чуть выше. Теперь вниз. Уже лучше! – Это секретарь командует губастым первокурсником. С жаром и крайней озабоченностью. Так чтобы Андрей понял, что аудиенция окончена.

Тоже мне! Строит из себя первопечатника Ивана Федорова. Кому нужна его стенгазета с лозунгами?

На лекции Андрей шепотом изложил Юрику детали разговора с секретарем комсомольской организации. Бугор позеленел. Закатил к небу глаза, зашептал какой то бред себе под нос.

– Юрик! Ты опух?

– Не мешай. Думаю я! Прикидываю! Какое такое маленькое препятствие? Родственников вроде за границей у нас в семье ни у кого нет. Дед в полицаях не был. Национальность – в порядке…. Слушай! Андрюха! Может я, ляпнул чего лишнего!? Точно! Тут как-то летом на футболе кричал, что только в нашей дурацкой стране может быть такое убогое судейство. Ай! Ай! Что же я наделал то!?

– Расстреляют! Обязательно расстреляют, – округлил до невероятных размеров глаза сидевший рядом с товарищами Витька Новиков.

– Оуо! – вой смертельно раненного Бугра.

– Что такое молодой человек? – удивился преподаватель. – Вам что-то непонятно?

– Понятно Петр Михайлович! Все понятно! – испуганно закивал головой Юрик.

Веселье в студенческой аудитории резко сменилось удивлением. Дело в том, что Петр Михайлович вел специфичный для данного вуза, а тем более для специальности вычтехов предмет: «теоретическую механику».

Ладно бы читал он его на первом курсе, пока студент ещё слаб, напуган и не въехал до конца, в общей массе своей, в специфику будущей профессии! Со скрипом с данным предметом можно примириться на курсе втором. Но вот на третьем! Да ещё с элементами сопромата. Кому он нужен «этот Васька»? Электронщику или программисту – уж точно ни к чему. Народ роптал, забивал и косил.

Термех – наука «суровая»! Её без ста граммов понять мудрено. Тем более если она с элементами сопромата. Не верите? Спросите у механиков.

Безусловно, и то, что отсутствие у студентов энтузиазма в значительной степени определялось личностью преподавателя: «великого и ужасного» Петра Михайловича.

Представьте себе чудо, ростом полтора метра вместе с кепкой. Во все лицо старый, но довольно заметный шрам, значительно приподнимающий один угол рта кверху. Как следствие, мало того, что лицо смахивает на маску арлекина, так ещё и дефекты дикции. Левая рука неестественно согнута в локтевом суставе и вывернута кистью вперед. Правая же – зеркально симметрична левой. То есть, вывернута кистью назад, словно в танце маленьких утят. Мел Петр Михалыч мужественно пытается держать в левой руке, что не всегда удается без посторонней помощи, а уж о том, что бы внятно писать на доске и речи быть не может.

Правой рукой – и того хуже. Станьте спиной к доске, выверните кисть на изнанку и попробуйте сами. Может, поймете.

Наверное, именно поэтому стиль письма у Петра Михайловича своеобразный. Под углом. Начинает он свои каракули из левого верхнего угла доски и постепенно смещается к правому нижнему. Затем востребованным становится правый верхний угол, из которого тексты формул змеей переползают в левый нижний. Далее ищется любое свободное от писанины пространство, и формулы снова убого ползут вкривь и вкось, теперь уж куда бог на душу положит. При этом с доски Петр Михайлович, как правило, ничего не стирает, разве только рукавами своего пиджака. В результате, каракули, наползая друг на друга, создают на доске такую мешанину и путаницу, в которой не всегда способен разобраться и сам автор сего безобразия. Что уж говорить о бедных «смертных» студентах! Только нервные смешки да радостный шепот…

А как скажет Петр Михайлович свое любимое: – «Видитя!?», в смысле «Видите!?», так половина аудитории в конвульсиях сразу падает под столы. Ну а поскольку, любил, ох любил он повторять это магическое слово, то некоторые особо смешливые граждане большую часть лекции там и проводили. Под столами.

Поговаривали, что в юности, стесняясь ущербного роста своего, Петр Михайлович грезил о небе. Все мечтал самолет с реактивным двигателем изобрести. А что? Одна бочка начиненная порохом – двигатель, вторая, привязанная к первой конскими вожжами – кабина пилота. Реально? Более чем! Особенно если детство твое пришлось на суровые послевоенные годы. «Молодость моя – Белоруссия» А там, в эти самые суровые послевоенные, бесхозного боезапаса хватало.

В общем, опять таки по слухам: «Один маленький, но очень гордый питичка…».

Все, все молчу. Грешно смеяться. Жалко конечно человека. Только студентам от этого не легче. А потому студенты и Петр Михайлович старались сосуществовать по принципу: «Нас не трогай – мы не тронем!»

Петр Михайлович стойко бубнил свое: «Дубиль ве осявое. Дубиль ве нулявое». Студенты на его лекциях занимались делами личного характера.

Люди спят. В быков и коров играют. Обсуждают новости футбола. Препод. бубнит. Все в порядке, все довольны. И тут на тебе! Юрика прорвало. Да мало того! Он ещё смеет заявлять, что ему в этой белиберде все понятно. А вдруг преподаватель подумает, что и правда все понятно?! Да спросит на экзамене по полной программе?! А?

– У! Ты! Цыц! А то ни посмотрим что «бугор»….

Тихо. Тихо. Юрик и сам осознал глубины глубин. Голову склонил. Не видите разве? Человек не в своей тарелке! Горе у него!

Шепот потихоньку стих. Петр Михайлович успокоился. Знай, талдычит: «Дубиль ве осявое.» да: «Дубиль ве нулявое». Благодать.

– Занумяруем эту формулу. Семь точка девять.

– Ха! Петр Михалыч. Петр Михалыч! Семь точка девять уже было! – Это опять Бугра прорвало. Ну, неймется человеку! Натура такая!