- Послушай, я…

- Это правда, Виктор? Да или нет. Одно слово – я больше ничего не хочу от тебя слышать, кроме этого.

Весь мир вокруг меня будто замер. Я не знал, что сказать. Он знал правду. Скажи я «нет» – это будет откровенной ложью, известной нам обоим. Тогда он точно возненавидит меня и ничего не станет слушать. Он глядел на меня выжидающим взглядом, которому я никогда не мог противостоять, поэтому я коротко проговорил пересохшими губами:

- Да, но…

И слизнул соленую влагу со своих губ, когда я с ужасом увидел, как он плачет. Из-за меня. Господи, ну почему все так? Этот человек никогда, никогда не должен был плакать из-за меня!

Мы стояли друг напротив друга и ревели, не произнося ни звука. Я задыхался от вины, глядя ему в глаза.

- Юри, послушай, я хочу объяснить, все не совсем так, то есть сначала да, но потом я понял…

- Ты такой же, как и остальные, кто был до тебя… А я думал, что… Не смей меня трогать, Виктор! - прервал меня он, вытирая глаза рукавом рубашки и отступая. Надел такой красивый костюм на мое выступление… Моя рука безвольно повисла в воздухе, не дотянувшись, и опустилась. Голос Юри сорвался на последнем слове, но он упрямо продолжил, смаргивая слезы: - И ради своей же безопасности больше никогда, никогда не попадайся мне на глаза, иначе, клянусь, я уничтожу твою жизнь так же, как ты уничтожил сейчас меня. Было приятно пообщаться, но надеюсь больше никогда тебя не встречать.

Глядя на его удаляющуюся спину, я понимал, что он уже уничтожил мою жизнь этими словами.

- Ты повел себя отвратительно, испортил мнение о себе, и теперь я вообще не уверен, что жюри будет оценивать тебя объективно! – выговаривал мне Яков, пока тащил за собой, больно вцепившись в плечо. Я молчал. Я не хотел выступать, я ничего не хотел, кроме как лечь и умереть прямо тут. Я был морально и физически уничтожен.

- Еще глаза краснющие, придется искать кого-то с косметичкой, чтобы скрыть… Ну за что мне такая головная боль? Чего ты молчишь, язык проглотил?

Я остановился, глубоко и часто дыша – казалось, что не хватает воздуха. Я почти задыхался. Сердце болело как ненормальное.

Яков обернулся и смерил меня недовольным взглядом.

- Что с тобой?

Я помотал головой и наклонился, упираясь руками в колени. Он встал рядом. Беспокоится, кажется. Мне было уже все равно.

- Я не смогу, Яков. Я не буду.

О, я все-таки смог выдавить это.

Повисла пугающая тишина. Я слышал, как где-то неподалеку переговариваются остальные участники, как трибуны шумят, когда объявляют первую «жертву».

Я должен был быть пятым. Но я желал быть никаким.

Юри ушел. Он не придет. Он никогда больше не придет.

- Ты ебанулся? – ласково спросил Фельцман, и от его тона у меня мурашки пробежали.

- Я… плохо себя чувствую.

- Пиздишь. Плохо он себя чувствует, понимаете ли… Беспокоишься, что твой драгоценный Кацуки не явится, раз вы с ним поругались?

Мы не поругались. Мы полностью и бесповоротно разорвали все связи, а я стал для него врагом номер один. Да, и такое бывает.

- Кроме него, - продолжал Яков, дергая меня за шкирку, чтобы выпрямить. – Болеть за тебя пришла целая куча народу. Несколько рядов. Там даже плакаты и растяжка есть, словно ты блядский чемпион уже. И твоя семья благодарила меня сегодня за все, что я для тебя сделал, и сидит там, ожидая твоей победы, в которой они твердо уверены. А ты тут ноешь, словно баба, и позоришь их всех.

- У меня реальные проблемы! – вскинулся я. – Я знаю, что не смогу откатать хорошо, я упаду на каждом прыжке, у меня психика и состояние ни к черту, Яков! Я просто убьюсь там, понимаешь? Я попросту не хочу больше ничего никому доказывать! Я…

- Он пришел, идиот, - процедил Яков, и я замер с открытым ртом, когда уже набирал воздух для последующей тирады. – Ты понял, о ком я. Пришел он. Теперь ты выйдешь на лед и откатаешь эту чертову программу, раз уж присутствие совершенно левого человека значит для тебя больше, чем присутствие семьи!

- Врешь, - не поверил я, но надежда внутри распускалась салютами. – Докажи!

- Пойди да посмотри. Я видел, как он сначала вылетел на улицу, словно его черти гнали, а потом вернулся весь красный и ушел с остальными зрителями. Ой, горе мое… - он совсем по-отечески вздохнул и дал мне легкий подзатыльник. - Это за дело, не надо так на меня смотреть.

Я скользил глазами по рядам. Видел маму и отца, Криса, пару ребят, с которыми поругался, половину школы – девчонки и правда держали плакаты со словами поддержки, а наша местная художница даже нарисовала офигенно красивого меня на коньках с золотой медалью в руке. Пронимало до костей от такой поддержки.

- У прохода слева, седьмой ряд, даже я, старик слепой, увидел раньше. Левее! – командовал Яков, и я послушно поворачивал голову, сканируя зал взглядом.

И нашел его.

Он действительно пришел.

Юри, сжавшись и словно желая занять как можно меньше места, сидел рядом со своей мамой и казался тростинкой по сравнению с ней. Хироко с улыбкой что-то говорила ему, а он выглядел таким несчастным, что у меня сердце защемило.

Я любил его, господи, я так сильно его любил, что это почти разрывало меня на куски. Я мог с уверенностью сказать, что Юри - лучшее, что случилось со мной за всю жизнь, и никаким людям, никаким соревнованиям, чемпионатам, мечтам или чему-либо другому я не позволю отнять его у меня.

- Яков, - позвал я. – Я изменю в программе кое-что. Я хочу, чтобы у нее был определенный посыл, и не совсем тот, что мы планировали изначально. Возможно, это будет выглядеть немного иначе, но я справлюсь.

Он хмуро взглянул на меня

- Я уже говорил тебе про бич тренера, подопечных, которые делают все так, как им вздумается? Я тобой на льду управлять не могу, так что выдумывай что хочешь, но чтобы золото было твое, даже если тебе придется расшибиться в лепешку. Понял?

- Понял.

Я напоследок проверил телефон в надежде увидеть сообщение или пропущенный звонок от… Ох, ладно. Это были пустые мечты. Когда уже собирался убрать мобильник, он завибрировал. На экране выскочило уведомление о новом сообщении – но вот только отправителем был не Юри.

Это был Стас.

Первым желанием было удалить сообщение, не заглядывая внутрь, но любопытство все же взяло верх, и я нажал на «открыть».

Содержание…удивило.

«Докажи ему и всем, что ты можешь победить сам. Ты ублюдок, но я буду за тебя болеть. Прости».

«Пошел ты» - быстро напечатал я, несколько секунд глядел на строчку - и стер написанное.

Но удалить сообщение я так и не смог.

Виктор, Виктор, - скандировали мои ребята, когда я выехал на лед и пафосно раскинул руки в сторону, приветствуя народ. Якова аж скривило. Я улыбнулся и сделал круг, после чего глянул туда, где должен был сидеть Юри, но не успел разглядеть его в толпе.

Ничего. Главное – он тут. И я обязательно все ему объясню, я не позволю ему покинуть меня.

Ты видишь меня насквозь, мой хороший. Так пойми и это.

Смотри на меня.

Смотри в меня.

Не отводи взгляда.

Пойми, что я хочу сказать тебе этой программой. Она твоя. Она для тебя.

Мне казалось, что я вообще не контролирую свое тело. Что у меня нет веса. Что лед мягко пружинит под моими ногами.

Я танцевал любовь. Я кричал о ней телом и взглядом, я показывал то, как мне необходим человек. Как я страдаю. Как мне жаль, что все так вышло. Как бы я хотел все исправить. Как сильно я хочу быть рядом. Меня наполняли любовь и отчаяние.

Четверной тулуп. Тройной аксель. Тройной флип. Трибуны рукоплещут и подбадривают, а я скольжу по льду, вырисовывая на нем узоры лезвиями коньков. Как там говорили вчера, зажег под собой лед? Да, сейчас я тоже хочу его зажечь. Я хочу сжечь его нахрен, если это поможет мне помириться с Юри!