Через холл, как раз напротив, – хозяйская спальня. Дверь также открыта, как и двери в дальнем конце комнаты; сквозь опущенные жалюзи виднеется бассейн.

Эта кровать шире и аккуратнее; откинутое белое покрывало открывает верхнюю простыню веселой цветочной расцветки и белую с золотистым геометрическим узором нижнюю. Две подушки лежат скорее в центре кровати, чем у изголовья, – они словно отделяют сторону, на которой спали, от не используемой. У стены напротив, экраном к кровати, стоит телевизор с двумя изящными шкафчиками по бокам. На верху одного из них виднеется белая плетеная колыбель.

Полицейские осторожно открыли примыкавшие двери: гардеробная, встроенный шкаф, ванная, еще один шкаф. И вновь никаких следов борьбы. Телефонная трубка мирно лежит на аппарате, на ночном столике у кровати. Ничего опрокинутого или небрежно брошенного.

Впрочем, на внутренней стороне левой створки раздвижных дверей обнаружились следы крови: предположительно, кто-то (возможно, опять же женщина на лужайке) бежал сюда, пытаясь спастись.

Выйдя наружу, офицеры были на мгновение ослеплены ярким бликом на поверхности бассейна. Эйзин упоминал гостевой домик за основным зданием. Теперь полицейские заметили это строение – или, скорее, его угол – где-то в шестидесяти футах на юго-восток, за кустами.

Тихо приблизившись к нему, они услыхали первые звуки с момента своего появления на территории усадьбы – собачий лай и мужской голос, произнесший:

– Тс-с, тихо ты.

Вайзенхант двинулся направо, в обход здания. Де Роса повернул налево, чтобы пройти мимо передней его части, Барбридж прикрывал его сзади. Оказавшись на крыльце со стеклянной дверью, закрытой изнутри противомоскитным экраном, Де Роса сумел разглядеть в жилой комнате, на диване, повернутом к двери, юношу лет восемнадцати. На нем были брюки, но никакой рубашки, – и хотя молодой человек вроде не был вооружен, объяснит позднее Де Роса, это не означало, что оружие не лежит у него под рукой.

С криком «Ни с места!» Де Роса пнул входную дверь.

Опешив, юноша поднял взгляд и уперся глазами в наставленное прямо на него оружие: сначала один ствол, а через мгновение – и все три. Кристофер, принадлежащий Альтобелли большой пес веймарской породы, бросился к Вайзенханту и вцепился зубами в ствол его пистолета. Вайзенхант прижал собаку дверью к косяку, пока юноша не отозвал ее, успокоив.

Существует две противоречащие друг другу версии того, что произошло затем.

Юноша, назвавшийся Уильямом Гарретсоном, сторожем, позднее заявит, что офицеры сбили его с ног, заковали в наручники, рывком поставили на ноги и вытащили на газон, где вновь повалили наземь.

Потом Де Росе придется давать показания об аресте Гарретсона:

– Не падал ли он, не оказывался ли на полу, споткнувшись?

– Может, и падал; не помню, спотыкался он или нет.

– Вы приказали ему лечь на землю снаружи?

– Приказал, да, то есть лечь на землю, да.

– Помогли ли вы ему опуститься на землю?

– Нет, он сам упал.

Гарретсон без конца спрашивал:

– А в чем дело-то? В чем дело?

Один из офицеров ответил:

– Сейчас увидишь!

Подняв юношу на ноги, Де Роса и Барбридж провели его назад по дорожке к основному зданию.

Вайзенхант остался в гостевом домике – искать оружие и забрызганную кровью одежду. Ничего такого и не обнаружив, он все же заметил множество маленьких деталей. Одна из них в то время показалась столь несущественной, что он позабыл о ней, пока позднее расспросы не заставили ее всплыть в памяти. Рядом с диваном стояла стереосистема. Когда полицейские вошли в комнату, она была выключена. Поглядев на панель управления, Вайзенхант отметил, что ручка громкости установлена между отметками «4» и «5».

В это самое время Гарретсона провели мимо двух неподвижных тел на газоне. О состоянии тела молодой женщины говорит хотя бы то, что Гарретсон принял лежащую за миссис Чепмен, экономку-негритянку. Мужчину он назвал «молодым Полански». Если, по утверждению Чепмен и Эйзина, Полански находился сейчас в Европе, заявление сторожа не имело смысла. Чего офицеры не знали, так это того, что Гарретсон считал Войтека Фрайковски младшим братом Романа Полански. И Гарретсон совсем стушевался, когда ему предложили опознать молодого человека в «рамблере»[5].

В определенный момент, никто точно не помнит когда именно, Гарретсону разъяснили его права и объявили, что он арестован за убийство. На вопрос о своих действиях прошлой ночью он отвечал, что не сомкнул глаз всю ночь, писал письма и слушал пластинки, ничего странного не видел и не слышал. Его более чем сомнительное алиби, «вялые, неправдоподобные» ответы и неудачное опознание тел привели троицу полицейских к выводу, что подозреваемый лжет.

Пять убийств, причем четыре совсем рядом, – и он ничего не слышал?

Сопровождая Гарретсона по подъездной дорожке, Де Роса заметил контролирующий ворота механизм – на столбике, не доходя до ворот. А также кровавое пятно на кнопке.

Вполне логично было бы предположить, что кто-то (возможно, убийца) нажал кнопку, чтобы выйти через ворота, и при этом оставил на ней отпечаток пальца.

Офицер Де Роса, в обязанности которому вменялось охранять место преступления до прибытия следственной группы, теперь нажал на эту кнопку сам, уничтожая любые отпечатки, которые могли там оставаться.

Позднее он даст показания и на этот счет.

– Имелась ли какая-либо причина, вынудившая вас дотронуться до окровавленной кнопки, управлявшей воротами?

– Я должен был пройти через ворота.

– Иными словами, это сделано преднамеренно?

– Мне нужно было убраться оттуда.

В 9:40 Де Роса позвонил в отделение, доложив о пяти трупах и аресте подозреваемого. Пока Барбридж оставался на территории усадьбы, ожидая появления следственной группы, Де Роса и Вайзенхант отвезли Гарретсона в участковое отделение Западного Лос-Анджелеса для допроса. Еще один офицер доставил туда же миссис Чепмен, но состояние экономки было настолько истерическим, что ее пришлось везти в медицинский центр Калифорнийского университета Лос-Анджелеса, где она приняла успокоительное.

После доклада Де Росы четверо следователей отделения полиции Западного Лос-Анджелеса были командированы на место преступления. Лейтенанты Р. К. Мэдлок и Дж. Дж. Грегоар, а также сержанты Ф. Граванте и Т. Л. Роджерс прибыли менее чем через час. К моменту появления последнего из них у ворот усадьбы уже стояли первые репортеры.

Прослушивая полицейские радиочастоты, они перехватили сообщение о пятерых погибших. В Лос-Анджелесе стояла сухая жаркая погода, и возможность возгорания была постоянной заботой – особенно на холмах, где всего за несколько минут и человеческие жизни, и имущество могли исчезнуть в огненном аду. Очевидно, кто-то предположил, что пятеро человек погибли при пожаре. Должно быть, в одном из полицейских рапортов упоминалось имя Джея Себринга, поскольку один из репортеров набрал номер его дома и осведомился у дворецкого, Амоса Расселла, не известно ли тому что-нибудь о «погибших в огне». Расселл позвонил Джону Маддену, президенту «Себринг интернэшнл», и рассказал ему о звонке. Мадден забеспокоился: ни он сам, ни секретарь Себринга не говорили с Джеем со вчерашнего вечера. Мадден связался с матерью Шэрон Тейт, находившейся в Сан-Франциско. Отец Шэрон, полковник армейской разведки, служил неподалеку, на базе Форт-Бейкер, и миссис Тейт навещала его там. Нет, она не говорила с Шэрон. Или с Джеем, который и сам должен был подъехать в Сан-Франциско в тот же день.

До своего брака с Романом Полански Шэрон Тейт жила с Джеем Себрингом. Хоть и покинутый ради польского кинорежиссера, Себринг поддерживал дружеские отношения с родителями Шэрон, как и с четой Полански. Появляясь в Сан-Франциско, он обычно созванивался с полковником Тейтом.

Когда Мадден повесил трубку, миссис Тейт набрала номер Шэрон. Телефон все звонил и звонил, но никто так и не подошел.