Кузя едва не сгорел со стыда, но быстро собрался: «Ничего, девка! Дорога большая, я тебя тоже в кустах застану! Скажу свое слово».
Начало путешествия происходило склочно: ехавшая впереди Даша уезжала далеко вперед, потом останавливалась, чтобы Кузя не потерялся на многочисленных примыкающих тропах чибижекской долины. Выкрикивая слова недовольства, сердилась:
— Лучше бы я поехала одна. У тебя что, кобыла хромая?
Все продолжалось до тех пор, пока не развеялся туман, и недалекие горы извилистого лога открыли взору крутые бока. Видимость улучшилась. Не опасаясь, что Поганка оступится, а он упадет в грязь, Кузя пришпорил ее и теперь уже не отставал от своей ведущей спутницы. В том, что она здесь главная, Даша дала понять сразу: не уступая дороги, ехала первой, то и дело покрикивала на нерасторопного ведомого и не упускала момента пошутить по любому поводу. Обиженный Кузя молчал. Не понимал, как какая-то холеная девка (иного слова он не мог подобрать в тот момент) могла взять над ним верх? С Катей все было по-другому, он показывал пальцем, а она беспрекословно подчинялась. А тут его придавили, как комара, не давая ни вздохнуть, ни махнуть крыльями. Эта роль угнетала его, но пока что поделать ничего не мог. Даша была дочерью управляющего, и этим все сказано.
А между тем новый день ускорял свое праздное шествие по Восточно-Саянской тайге. Яркое, по-детски милое утреннее солнце разорвало пелену сгустившегося тумана. Осветив яркими, нежными лучами деревья, траву, взбитую тысячей лошадиных копыт дорогу, мечущуюся между горами проворную речку, оно придало всякому живому существу бодрости и настроения. Резкими аккордами нескончаемой симфонии леса вздрогнул унылый, до этого нахмурившийся мир. Резвее и неугомоннее зажурчали переливы каменистых перекатов реки. С живостью, будто оправившись от дремы, вздохнул густой хвойный лес. По колючим вершинам деревьев со смехом пробежал легкий шаловливый ветерок, но, зацепившись за мохнатую шапку кедра, притих, осматриваясь и радуясь ясной, тихой погоде. Необычайно бирюзовое в этот ранний час, без единого облачка, небо придало опрокинутому миру свежесть, силу продолжения жизни. Был тот день, необычайно доброе утро, когда щедрая, ласковая мать-природа на своих мягких ладонях несла открытую книгу мудрости: «Вот оно, то совершенство, ради чего и ради кого я вас породила! Примите это как дар и помните мою благодать!» И окружающий мир, будто слыша ее изречение, восхвалял, как мог, это разными голосами. В тот час всякое разумное существо видело здесь рай земной, где нет горя и печали, где никто никого не преследует и не убивает. Где среди зверей и птиц наблюдается полная идиллия, а человек приветствует себе подобного улыбкой и добрыми словами. Возможно, это время, конец июля, считается временем полного равновесия, которое, увы, продолжится не так уж долго.
Пройдут дни, недели, месяц, и все изменится. Тайга преобразится, сменит буйный, праздный пейзаж на унылые краски. Живой мир в преддверии суровой зимы будет искать укромное место для продолжения существования. Человек замкнется в себе, не станет любезничать с первым встречным на тропе. Начнется жестокая, хищная охота ради желтых крупинок, которая не знает чести, достоинства и милосердия к себе подобному. Но это будет потом, когда временные бразды правления возьмет холеный сентябрь, который закрутит на пестром балу модницу-осень. А пока жизнь идет своим чередом: птички поют, речка журчит, ветерок треплет хвою и листочки сочных деревьев, а встречный путник издали несет закоренелое, неизвестно кем и когда придуманное сибирское приветствие:
— Здорово ночевали! Эта дорога по этой дороге?
И никто никого не боится.
Людей на дороге попадается много: пешие и конные, встречные и попутные, одиночки и небольшие группы по несколько человек. Кто-то несет груз, другой спешит налегке. Следующий, ожидая товарища, курит в сторонке на колодине трубочку. Мужики и женщины, молодые и старые, у кого-то есть работа, задание и какое-то дело. Кто не поленился встать рано, чтобы преодолеть нужное расстояние по утренней прохладе без мошки и комарика, потому что верна таежная пословица: кто рано встает, у того ноги длиннее!
Приисковая дорога, из-за грязи больше похожая на масляную размазню тетки Поруньи, мечется вдоль многочисленных приисков, коих по руслу Чибижека так много, что от межевых столбов начинает рябить в глазах. Это большие отводы, на которых копошится по сто, двести или даже триста человек, средние разработки, где трудятся от пятидесяти до ста старателей. А есть и такие, где на бутару (станок для промывки золота) кидают землю пять-семь, а то и два мужичка. В подавляющем большинстве в поисках желанной жилы все перемывают давно промытую почву. Вся поверхность уже отработана двести лет назад. Чтобы снять «пенку», надо углубляться до коренных: от шести и глубже метров. Не у каждого хозяина на это есть средства. Но и хвосты оправдывают затраты: в отработанных отвалах находится добрая половина взятого здесь пятьдесят или сто лет назад золота, когда брали крупные самородки и песок, а мелкую пыль до одного грамма отбрасывали, потому что еще не знали, как отделить ее от сопутствующих примесей, коими являлось серебро, медь или железо. Теперь с помощью ртути и серной кислоты, съедающими эти побочные присадки, дело движется лучше. Но не будем углубляться в тонкости известных всему миру способов отделения и извлечения золота. Вернемся к нашим путникам, пока они не уехали далеко.
Несмотря на грязь после вчерашнего дождя, лошади шли ходко. Мимо проплывали дома и бараки, многочисленные разработки, горы и врезанные в них ложки. Скорость передвижения доставляла полное удовлетворение обоим: солнце встало над перевальным хребтом всего лишь на высоту ладони вытянутой руки, а Даша и Кузя уже подъезжали к Ольховке. Расстояние небольшое, всего-то полтора десятка километров, но это был первый успех в передвижении. Остановившись, Даша полезла во внутренний карман куртки, достала золотые дамские часики. Показательно посмотрев на них, удовлетворенно хмыкнула и, вероятно, подражая кому-то из взрослых, возможно, отцу, степенно заметила:
— Хорошо едем. По времени укладываемся. — И, положив их назад, поехала дальше.
Все это было проделано специально, так эта своенравная девчонка хотела похвастать перед Кузькой, что у нее есть такая ценность, как часы. Этим она еще раз собиралась подчеркнуть свое превосходство над ним.
Кузя, естественно, был восхищен ценностью. Такие часы он видел не часто. Их имели представители приисковой администрации и охрана. Подобные этим часам, но гораздо больше, мужские, были у Вениамина Дистлера, но он доставал их крайне редко. Однажды, когда Кузя был еще совсем маленький, отец Ефим принес из тайги столько золота, что мог спокойно позволить себе приобрести точно такие же «котлы», как он выражался. Кузька помнил, как он ими играл, таская по полу за собой за цепочку. Мать запрещала, причитая, хлопала ладонями по груди:
— Аж ты, аспид! Что ж ты делаешь? Такая ценность, уму непостижимо! Дай сюда, уберу от греха подальше, покуда не сломал!
— Не трожь, баба! — медведем ревел Ефим. — Пущай играется дитя. — И уже сыну: — Ишь, как, Кузенок! И мы с тобой с тараканами (крупинки золота) уважаемыми барами стали!
После недельного запоя отца часы исчезли — Ефим их пропил «за неимением и отсутствием вспомогательных для разугреву души средств». А потом бубнил с похмелья:
— На што они мне? Я один хрен в стрелках не понимаю. А время мне день и ночь говорят.
— Лучше бы две коровы купил! — плакала Анна, на что тот угрюмо обещал:
— Будет тебе и корова, и коза с рогами, дай срок.
Быть или не быть обладателем такого не только необходимого, но ценного механизма, для Кузи был вопрос пространный. Он понимал, что хозяин часов всегда человек состоятельный, не каждому дано их иметь. Для себя решил, что если когда-то представится возможность, обязательно купит. Нет, это не было мечтой или целью, к которой можно идти годами, но не добиться или, наоборот, приобрести их после хорошего старательского сезона. К тому же они ему были не нужны вовсе, так как он в них ничего не понимал, как и в азбуке. Это был кураж: иметь то, чего нет у друзей. Своего рода выпендреж с большого косогора: достать их перед Мишкой Клыповым и другими сверстниками, открыть, посмотреть, закрыть и положить на место с таким видом, будто у тебя дома, кроме этих часов, еще есть граммофон с двумя пластинками. И пусть у Мишки от зависти трясутся колени и округлятся до размеров золотого червонца глаза. А он сцепит за спиной руки, точно так же, как Заклепин, и важно пойдет вдоль по улице неторопливым шагом: знай наших! Старатель идет!
