— Молодец! — крикнул ей хмельной дед Мирон, размахивая руками. — Где ты так научилась хорошо плавать? Ну-ка, пока я тут договариваюсь, сделай еще пару кругов…
Когда та вновь окунулась, дед Мирон опять обратился к своим слушателям, продолжая начатый рассказ:
— Так на каком факте я прервал свои воспоминания?
— Как первый раз увидел Белова, — напомнил ему Вениамин, чем помог вернуть его к начатому разговору.
— Да, так вот и случилось. Белов Николай Васильевич из ссыльных был, но не кандальник, а так, в угол загнанный. Не знаю, за какие грехи его сюда на прииска сослали аж из самого Петербурга! — При важности этого слова дед Мирон поднял кверху палец. — Жил он у страдалки Степаниды Афанасьевой. Она была вдовая, без ребятишек, мужика в рассечке завалило. Так вот он к ней вроде как сразу дрова поколоть, а потом и на вовсе поселился. Как оказалось потом, у Белова была жена, там, в Питере, звали Лизавета. Неизвестно, как узнала, что Николай тут со Степанидой проживают, сама явилась за разводом. Три месяца на перекладных тряслась, но добралась в полном благополучии. Нашла лачугу Степаниды, выждала время, когда Николай на работах был, пришла, увидела, как старатели живут, долго слова сказать не могла, у порога присевши. А проживали Степанида с Николаем не лучше всех: домик три на четыре метра, печка из глины бита, нары, стол да два окошка. Пол и тот земляной. В сундуке у Степаниды — одно платье на выход да валенки. У Николая из путной одежки только тулуп, чтобы зимой не замерзнуть, да унты из собаки. Так у нас все пришлые живут, кто о завтрашнем дне не думает. Представилась Лизавета Степаниде — та в слезы! Стала просить, чтобы Лизавета отступилась от Николая, у вас, мол, в Питере и так мужиков много. Та не стала противиться, ответила, что сама за разводом приехала в такую даль. Вот так по обоюдному согласию, без мужика, бабы его и поделили! — Дед Мирон усмехнулся, стал продолжать: — В память о таком событии Лизавета сняла с себя серебряные сережки и кольцо, подарила Степаниде. К вечеру явился Николай, увидел Лизавету, все понял. Отрицать своей вины не стал, молча подписал документ о разводе. После чего Лизавета уехала. Николай после нее запил, было видно, что потерял самое дорогое, что у него было в жизни.
После этих слов Дед Мирон вытянул шею, посмотрел на Разрез, не утонула ли Стюра? Увидев ее барахтающейся на том же месте, перевел взгляд на фляжку со спиртом, выказывая свое желание. Вениамин подлил ему в кружку. Тот выпил, закусил копченой колбасой, причмокивая, продолжил свой рассказ:
— Тархан Роман Александрович — другой ферт. Он из простых переселенцев, вольнонаемников. Он и доселе тут живет, вон его дом! — Показал рукой куда-то за деревья. — В отличие от Белова у него ребятишек — как шишек на кедре в урожайный год. Про него так и говорят: как из засечки вышел, так бабе и засек! Мне думается, у него каждый год кто-то родится. В общем, нищета полная. Баба его, Нюрка — дура полная. Курица супротив нее самая умная птица. Другая бы средства помаленьку про запас берегла, а она, как Роман расчет принесет, сразу деньги в прорубь. То зонтик за двадцать рублей купит, как у московских модниц, то юбку с рюшками за сорок. Или очки на палочке, пенсене зовутся. А где в них ходить-то? У нас круглый год глины с конским навозом выше щиколотки. Другой раз решила научиться играть, как в книге вычитала. Выписала из Томска струнный струмент, арфа называется. Понятное дело, Роману не сказала, решила сюприз сделать. Привезли ту самую арфу на санях к весне по насту. На них только две струны: возчики на каждом зимовье плясали, когда водку пили. Теперь та арфа у бабки Казарихи вместо рамы: она на них половики растягивает и чинит. Ох, и Нюрка у него, не баба, а черт с мутного болота! Подошьет к кроличьей шапке перьев из глухариного хвоста, наденет на голову, в одну руку зонтик, в другую пенсене на палочке без стекол. Ходит возле дома, это у нее моцион называется. А кого увидит — не переслушать. Язык, что подборная лопата, так и просится наружу. От нее все наши бабы шарахаются, потому что ни переслушать ее и ни переубедить нет никакой возможности: только она права, и все тут! Вот от ее языка вся беда и вышла.
Дед Мирон сделал паузу: бегающими глазками на раскрасневшемся лице указал на фляжку. Вениамин послушно налил из нее немного, так, чтобы дед Мирон смог вернуться домой, хотя это было маловероятно. Дыб-нога во время речи уже успел снять культю, откинул ее в сторону, удачно свалился с пенька и теперь, оперевшись на него, изображал оратора. Размахивая куском колбасы, пытался изобразить Нюрку, но его тянуло из стороны в сторону: скоро надо идти за конем, чтобы перевезти его домой.
— Стюра, рыбья твоя морда! Ты там еще не захлебнулась? — крикнул он, а когда та отозвалась, довольно покачал головой. — Вот и хорошо! Ты мне живая нужна, не дохлая! Про что это я? Ах да, про Кольку Белова. Мы с ним в одной засечке (горизонтальная горная выработка) у Мокридина работали. За неделю до того случая меня в тепляк на бутару перевели, а его с Тарханом поставили. И почему так получилось? Ух, — погрозил кулаком на гору, — кабы не перевели, я бы тот самородок нашел! Они в тот день в выработку на зачистку пошли. Он, самородок, чуть в стороне от мостков валялся, весь в глине, так что сначала на него никто из забойщиков не обращал внимания. Тархан впереди шел, запнулся об него, упал, стал материться, что испачкался в грязи. Сзади Белов — кайлой подцепил, отодвинуть хотел подальше, чтобы не мешал. Не сразу сообразил, что каменюка тяжелый, а от кайлы желтая полоса. Пригляделись — Мать-Гора! Золото… Самородок, да какой! Вдвоем едва поднять смогли. Притихли, глядя друг на друга. Что делать? Такой фарт один раз в жизни бывает. По весу самородок около двух пудов будет, а это — большие деньжищи! Если даже через золотоскупку продать, потом можно всю оставшуюся жизнь лежать, в потолок плевать ничего не делаючи. Долго не сговариваясь, решили самородок Мокридину не показывать, мимо охраны тайно выдать. У нас так мужики делают: коль на гора золотишко незаметно пронес — значит, оно твое!
Чувствуя значимость момента, дед Мирон прервал речь, достал трубку, кисет. Косо посматривая то на фляжку, то на посиневшую от долгого купания Стюру, стал неторопливо набивать трубку табаком. Слушатели в напряжении терпеливо ждали, когда он подкурит, продолжит свой рассказ, но тот не спешил. Понимая, что в данный момент Вениамин по его требованию нальет столько, сколько он захочет, навалившись на пенек, Хитрый Колонок важно щурил осоловевшие глаза.
Чтобы ускорить процесс общения, Вениамин налил ему еще. В это время от поселка донеслись звуки движения, далекие голоса, звонкий смех. К Разрезу по тропинке кто-то шел. Невольно обратив на это внимание, Вениамин и Костя переглянулись: кто бы это мог быть? Дед Мирон, всегда ожидая внезапного появления своей супруги, быстро проглотил налитое угощение, с шумом выдохнув, стал хлопать возле себя в поисках упавшей колбасы. Отыскав ее у себя в штанах, закусил, приложил палец к губам:
— Коли то моя бабка, не говорите, что я тут.
Его волнения были напрасны. Через некоторое время на противоположном берегу показалось несколько девушек. Громко разговаривая, вышли на полянку, где недавно переодевалась Стюра. Увидев ее одежду, посмотрели на воду, потом на Вениамина и Костю, сбились в кучку, стали шептаться. Было видно, что разговор шел о них.
— А-а-а! — узнав девушек, равнодушно махнул рукой дед Мирон. — Это не бабка, это наши девки: Нинка, дочь Коваля, Зинка Цыплакова да еще кто-то, издали не вижу.
И продолжил рассказ:
— Так вот, значится. Спрятали тот самородок Колька и Ромка за крепь, вычистили забой, вылезли на гора. Пришли домой, на радостях приобрели бутылку, захмелели. Выпили одну — мало, взяли вторую. Ну и, понятное дело, загуляли. Вот тебе день прошел, второй, третий, а они все пьют, на работу не ходят. Нюрка на Ромку, как доска под коровой, скрипит: «Такой-сякой! Пьешь, а ребятишки голодные!» Тот не выдержал, вроде как втихаря сказал ей, что они скоро богатые будут. Нюрка хоть и дура, но умела у мужа тайны выпытывать. Купила бутылку в долг да все у пьяного и вызнала. Рассказал ей Роман про самородок, хотя с Колькой свято побожились никому не говорить. Нюрка, пока Ромка пьяный спал, сбегала к куме, поделилась радостью. Ну а дальше все, как обычно. Когда утром Колька с Романом пришли на работы, Мокридин их уже поджидает, посмеивается: «Ну что, други? Вытаскивайте самородок!» Им деваться некуда, вытащили. Тут со всех приисков старатели сбежались посмотреть на диво. На весы положили, получилось аж тридцать килограмм шестьсот граммов, немного до двух пудов не дотянуло!
