– Так вот. Он – лесовик.

Кузьма вытаращил глаза и разинул рот. Постояв так некоторое время, он вдруг расхохотался.

– Ой, уморил, – сквозь смех произнес он. – Сыч – лесовик…

Кузьма согнулся пополам, ухватившись руками за живот, но тут у него лопнула веревка, поддерживавшая порты, и они соскользнули на землю. Кузьма ойкнул и присел. Алешка сохранял серьезный вид. Склонив голову на плечо, он смотрел на товарища, ничего не говоря.

И совершенно неожиданно эта самая серьезность передалась Кузьме. Связав веревку, он вернул порты на место и выжидательно уставился на Алешку.

– Ты, допрежь гоготать, вот что скажи. Знаешь, как лесовика распознать?

– По пуговицам можно, они у него слева… Лапти переобуты: левый на правой ноге, а правый – на левой… Коли на пенек присядет, левую ногу обязательно на правую закинет… Глаза разные, один зеленый, другой – карий… И горят, как уголья…

– Тю!.. Ты его по таким приметам во всю жизнь не сыщешь, коли сам показаться не решит. Их поправить, что крапивой обстрекаться. Другая есть, верная, с которой он никак совладать не может. Только о ней мало кому ведомо…

И так это Алешка произнес, что глаза у Кузьмы у самого разгорелись, как у лешего, про которого речь зашла.

– Ты не думай, я про трепача это просто так сказал, не по обидному… Ну, говори же скорей, что за примета такая верная?..

– Сказать-то скажу, только ты помалкивай. Потому как прознает, кто его тайну выболтал, сам знаешь, чего случиться может. Обратит тебя в шишку еловую, будешь тогда знать, как язык распускать.

– Никому, – торжественно заверил его Кузьма. – Ну, говори же!..

– А примета такова, – Алешка отвечает, – что как ни старайся, а со спины его никак увидеть невозможно. С лица, с боку, – а со спины – дудки!..

Он ведь как рассудил? Кузьма, конечно, тут же к Сычу побежит. А тот мало, на отшибе живет, так еще в лесу пропадает, борти свои караулит. Дома же редко когда во дворе показывается, и то, больше до рассвета или под вечер, как стемнеет. Через забор особо не подсмотришь, – высокий. И сделан крепко – ни тебе дырочки-щелочки. Собака злющая. Так что захочет Кузьма слова его проверить, ан не тут-то было. Да и кто ему позволит – день-деньской под забором сычовым торчать? Если же и приметит ненароком спину бортника, так ведь это к нему заходил кто, али обознался.

И точно. Прежде, чем его товарищ смог распознать, правду ли сказал ему Алешка, он был трижды порот, будучи пойманным заглядывающим поверх забора. Собственно, ничего в этом особого и не было – все Алешкины затеи, как правило, заканчивались одним и тем же. Накормленный березовой кашей в третий раз, Кузьма твердо решил Алешку поколотить, но тот снова выкрутился.

Смотреть лесовика в городе, дело гиблое, здесь он себя блюдет, и держится, как все. В лесу за ним подглядывать надобно, где Сыч за собой присмотру не ожидает. Уговорились, как пойдет он по свои борти, – так Кузьма Алешку и предупредит. Вместе за ним догляд учинять будут.

Вскоре представился случай. Алешка только-только с огорода, мать и говорит: передохни, мол, вон и товарищ твой, за воротами мельтешит. Не отвертишься. Страсть как неохота Алешке с Кузьмой идти, а тот ухватил за рубаху, и тянет, ровно мужики – сети. Давай быстрее, а то упустим. Сыч уже, небось, за воротами. Мешкал Алешка, как мог, то вроде как за забор зацепился, то ногу об камень ушиб, и вроде бы добился своего: вышли за ворота, мелькнул Сыч в деревьях, и исчез. Спину не видали, вполоборота бортник шел. Только Кузьме этого мало, он приятеля своего дальше тащит. Зря, что ли, три раза хворостиной вразумляли… Ан пока до деревьев добрались, – хоть и недалеко совсем, – уже и не слышно, чтобы кто-то в лесу был. То есть птицы, конечно, лягушки, ветер шумит, а чтобы человек, или, там, лесовик, – того не слышно.

– Ты знаешь, куда он мог пойти? – спросил Алешка.

– Откуда ж мне знать? Я прежде никогда за ним не подглядывал…

– Тогда давай так, – предложил Алешка. – Ты пойдешь в одну сторону, а я в другую. Кто Сыча заметит, тот пусть куковать начнет.

– Не умею я куковать, – насупился товарищ.

– Ну, дятлом по дереву постучи, – усмехнулся Алешка.

Очень хотелось Кузьме его треснуть, как следует, ан сдержался.

– Вместе держаться будем, чтоб один другого видел. Главное – не шуметь.

– Будь по-твоему, – пожал плечами Алешка.

Пошли. Хоть и уговорились – не шуметь, а как тут без шуму, когда лес с подлеском переплелись? Здесь – орешины пройти не дают, сюда сунешься – елки полусухие дорогу застят. А там сырость по земле пошла, того и гляди в болотине окажешься, а там – змеи. И не скоропея, а настоящие. Алешка при каждом удобном случае вернуться предлагает. Вдругорядь высмотрим, никуда не денется. Наконец, согласился было Кузьма, только вдруг тропку увидел промеж папоротников. То ли человеком оставлена, то ли зверьем – не понять. Уговорились пройти немного, – и назад. Потому как места не очень знакомые. Грибов здесь нет, ягод – тоже, оттого сюда и ходили редко. Идут, прислушиваются до поглядывают. Чтоб коли зверь какой выскочит – успеть на дерево взлезть. Тут тропа и кончилась. И не тропой вовсе оказалась, а так, обманкой. Впереди же, за осинником, будто полянка обозначилась. И что-то там такое на этой полянке лежит. Бревно ли, зверь – не разглядеть. Коли б товарища рядом не было, так и ну его, пускай лежит, а тут труса праздновать никак не можно…

Подкрались осторожненько, – одолело любопытство страх, – раздвинули кусты, что за осинами, глядят – что за чудо чудное, диво дивное!..

Полянка и впрямь небольшая, круглая, сажени в три. От деревьев трава идет, густая и невысокая, в аршин шириной. Далее – воды с локоть, а посреди нее, все остальное, – камень. Такой, каких не бывает. Синий-пресиний. Не такой, как небо, а в черноту. На пирог похожий. Поверху на нем, будто искры рассыпаны, а по поверхности – словно рябь по воде. Аж дух захватило, какой небывалый!..

Смотрят Кузьма с Алешкой друг на дружку, и что делать, не знают. Никогда про красоту такую слыхивать не приходилось, а ведь совсем неподалеку от города лежит. Уж не колдовство ли? Вон, и следов никаких не видать…

Пока Кузьма на камень таращился, Алешка валежину сухую заприметил. Только было к ней сунулся, товарищ его за руку – цап!

– Куда это ты?

– Да погоди, – Алешка отвечает. – Лесину вон подобрать. Ты пока за ним смотри, чтоб не случилось чего, а я сейчас…

Ухватил валежину, и обратно. Держит двумя руками, вперед себя толкает. До камня дотолкал, и ну в него тыкать. Чего вот только ждут – непонятно. Камень, он камень и есть, не медведь какой, его тыкай – не тыкай, на лапы не вскочит, потому как этих самых лап нету.

Совсем осмелели. Пощупали траву и воду валежиной, – не топко ли? – и на камень перебрались. Ничего особенного, кроме цвета, – чего испугались? Потом Алешка присел, поводил ладонью, да и говорит:

– Смотри, тут знаки какие-то…

Глянул Кузьма – где тут Алешка знаки какие разглядел? Обыкновенные трещины, как на прочих камнях. Товарищ же настаивает.

– Говорю тебе – знаки высечены. Сам ведь слышал, что старики сказывают? Будто в стародавние времена заморские люди сюда часто плавали. Торговлю вели. Наверняка кто-нибудь из них сокровище тут припрятал, чтоб от разбойников сберечь. На обратном пути забрать собирался, ан не случилось. Лежит себе, нас дожидается.

Кузьма ему – про Сыча, а Алешке уже не до этого. У него богачество перед глазами. Надо только узнать, как его взять. Разругались товарищи – вдребезги. Еще б немного, один другого этим самым камнем и пришиб бы. Надулись, как мыши на гречу, да обратно и подались.

Кузьма – неизвестно, а Алешка дорогу к камню хорошенько запомнил. Только об нем и все думы. Дома ахнули – как подменили малого. За что ни возьмется, все из рук валится. Скажут чего, кивнет, да тут же и позабудет. Будто кто глянул косо. Ведро с водой из колодца нес, за порог запнулся, разлил. Григорий не вытерпел, за хворостину взялся, – порты долой и уже на лавке лежит.