Только было шаг сделал, чуть не упал, так больно. Оглянулся по сторонам, – так, на всякий случай, – поднял палку, оперся на нее и заковылял. Ни дать, ни взять, бабушка-вековушка. К коню своему заковылял, за седло зацепиться.

Ан тот выждал, как Алешка поближе подобрался, и тоже несколько отошел. Отошел, снова остановился, голову повернул, будто за собой зовет. Чего и ожидать от коня колдовского? Сколько он там, в порубе, простоял, спамши-то?

Так и идут. Сначала – конь, а Алешка позади него ковыляет. Богатырь ростовский. Про то, какие злыдни могут ожидать его в тереме Кедроновом, – ежели, конечно, он в нужное место попал, – и не думает. Добраться бы, а там поглядим. Добраться же нелегко будет. Передохнуть бы малость, так ведь конь окаянный все идет да идет. Словно не отмахал верст эдак… Сколько же он отмахал-то?

Долго ли, коротко, а коли и коротко, так все одно – долго, показался промеж деревьев просвет. Поляна какая, должно быть. Оказалось же…

Вышел Алешка из лесу, и аж распрямился от удивления. Палку из руки выронил, глазеет, не в силах глазам своим поверить. Он и в самом деле в горах очутился. Ближние, не то, чтоб высокие, потому как лесом поросли, а за ними – сплошь громады каменные, одна выше другой. Утес на утесе, а в самой вышине – снег лежит. Некоторые же, должно быть, в самое небо упираются, потому как облаками закрыты.

Перед ним – площадка ровная, на площадке же – не терем, теремище!.. Ежели с их избой сравнивать, так вдоль одной стены с десяток изб уместится, с другой – поменее, может, шесть-семь. В высоту же, пожалуй, поболее башен городских будет. Крепко сложен – бревнышко к бревнышку, все на солнце золотом горят. Клетей же, переходов, башенок, лестниц, – и всё резьбой предивной изукрашенных, – не сосчитать. Еще бревна видны, стены снаружи подпирающие.

Стоит Алешка, слева – пень огромадный, выше его роста, справа – камни из земли торчат, такие же размером. А прямо перед ним вроде как дорожка еле-еле различимая, к крыльцу резному ведет. И иной какой дорожки не видать. Площадка эта ровная, должно быть, колдовством каким сделана, ибо так кажется, будто кто мечом верхнюю часть горы, али там пригорка, ровненько так смахнул, чтобы терем поставить.

Что Кедронов терем, про то спору нету. По чести – так и спорить не с кем. Эдакую красоту да в таком месте никакому человеку выстроить не под силу. Даже не верится, что здесь где погибель таится может. Правда, старичок не говорил про погибель, он сказал – добыть тяжко будет, что иному богатырю не под силу окажется… Ямы тут, что ли, волчьи, понакопаны, али иные какие ловушки? Так-то посмотреть, ничего такого не видно. Вот, к примеру, камни. Обычные себе камни, не люди какие заколдованные. И вот еще мир в воздухе разлит, то есть, никакой опасности не ощущается. Может, в этом-то и дело? Ты ее не ждешь, а она как выскочит откуда-нибудь, чуда-юда огромадная, да вмиг и заглотит. Хотя, ежели она одними странниками захожими питалась, так уж давно бы того… Он бы без коня своего сюда ни жизнь не добрался. Кстати, и конь себя смирно ведет, тоже ничего плохого не чует.

Сунулся Алешка затылок почесать для пущей раздумчивости – шлем мешает. Эх, была – не была. Сколько раз на авось выезжал, глядишь, и на этот раз вывезет.

Ковыляет к крылечку резному, по сторонам поглядывает. Меч попробовал, свободно ли выходит. Ан, сердце подсказывает, коли и таится в тереме что, мечом с ним не совладать.

Со всех сторон обошел, обсмотрел. В одну сторону, в другую. Нет, ничего не видать. Хотел по бревну к окошку подобраться, – не удалось, съезжается. Пришлось на крыльцо возвращаться. Нарочно топал, по ступеням подымаясь. Топнет, остановится, прислушается. Может, есть кто внутри. В дверь постучал. Приоткрыл. Подождал. Настежь распахнул. Окликнул, – выходи, мол, ежели живой хозяин имеется. Потом подумал, не то сказанул. С духом собрался, через порог переступил и тут же поклонился поясно: «Дядюшка домовой, прими на постой». Сказал, и сразу вроде отлегло немного. Потому как не гукнуло, не полетело в него ничего, и вообще, тихо-мирно. Уже хорошо. Теперь, коли что не так, можно хозяина на помощь звать.

Осмелел Алешка, из двери в дверь ходить начал. Только ничего нигде нету. То есть, не то, чтобы вообще ничего – лавки там, столы, лари-сундуки пустые, прялки, печи, кладовые с посудой, – это все имеется, а вот прутика колдовского нету. Понятное дело, на самом виду лежать не будет, ан где искать-то? И как от прочих отличить? Вон, в клети, и метлы стоят, и веники висят, банные, уж не среди них ли? Можно, конечно, брать по одному, да стегать кого живого, лягву, к примеру. Как с ней приключится чего, значит, тот самый прутик и есть. Нашел – и выбросил, потому как больше он уже ни на что не пригодится. Ибо – на один раз заколдован.

Бродил-бродил, заплутал. Вернулся кое-как на крыльцо, достал из сумки репу, – в тереме еды – шаром покати. Сидит, хрумкает. И мысли все больше шальные какие-то в голову лезут. Вот, скажем, коли запалить этот терем, далеко ли зарево видно будет? Или камни из земли выворотить, да с косогора толкнуть – далеко ли укатятся? Коня вот тоже куда на ночь пристроить – в терем, что ли? Нет у колдуна хлева. Он, должно быть, на ковре-самолете… Ну, или в ступе. Представил себе колдуна в ступе, чуть репой не подавился, до того смешно вышло. Посмеяться, оно, конечно, полезно, ан делать-то что? Вон, и солнышко уже за горы прячется…

Ничего не придумал Алешка. Расседлал коня, пустил пастись возле терема. Так рассудил, что следов звериных не видать, к тому же, этот конь, случись чего, себя в обиду не даст. Коли копытом не приголубит, в один скачок до Ростова долетит.

Еще раз все обошел, глянул, не изменилось ли чего, стал к ночи готовиться. На кровати решил не ложиться, все одно сплошь дерево, никаких тебе подушек с перинами. Сказку припомнил, про королевичну одну. Невзлюбила она за что-то добрых молодцев, и изводила почем зря. Сама красивая была, вот за нее все и сватались. Королевична же выберет кого, отведет с пира свадебного в спаленку, разует, на кроватку посадит, а кроватка – раз! – и перевернется. Под ней же, поруб глубокий, а в нем – Змей Горыныч… Понятно, сказка, она сказка и есть, ан неровен час, вдруг – перевернется? Вот на лавке возле окна и пристроился. Мало ли что ночью приключиться может? Тогда хоть в окно сигануть… Меч обнажил, рядом прислонил, щит приспособил, под голову – седло.

Лежит, подремывает. И не хотел, а заснул. Слышит во сне, будто движение какое-то в тереме, будто идет кто-то шагами легкими. Пол чуть поскрипывает, двери похлопывают. Неспешно так, и не досматривая, а прямо в ту горницу направляется, где Алешка устроился. Силится молодец сон с себя сбросить, да тот его негой так сморил, не вывернешься. Будто перинами пуховыми кто со всех сторон обложил. А еще колыбельная слышится, что с детства запомнилась:

Куда там за меч схватиться, рукой-ногой пошевелить не может. Вот уж и та дверь пристукнула, что в горенку его отворяется. Ближе и ближе шаги, ближе и ближе голос убаюкивающий, ласковый, сладкий, словно мед. И свет разлился, будто солнышко за окошком из-за леса показалось.

Кое-как скосил глаза Алешка, кое-как головой двинул – не видать никого в горенке, ан кто-то ведь разговаривает?

– Спи-отдыхай, Алешенька, – слышится. И голос, будто той самой, что на берегу. Тот, да не тот, и хоть видит теперь молодец перед собой прозрачную, ровно из воды сделанную, красавицу, хоть и похожа обликом, – а все же не она. – Измаялся, за день-то. Сколько ж верст позади оставил, пока добрался до терема Кедронова? Знаю, зачем ты здесь. Ан и мысли твои заветные мне ведомы, в которых ты и сам себе признаться не смеешь. Твое ли это дело, Алешенька, со зверями биться? Чем не мила тебе жизнь мирная, как у отца твоего, и деда? Разве плохо это – ремеслом жить? Чтобы жена любящая, детки? Больше тебе скажу. Не каждому в терем колдовской войти сподобно. Но уж коли вошел, знать достоин счастья, тебя ожидающего. Взгляни, Алешенька…