– Близкий мне человек попал в беду. Он может помочь.

Лампочка сканера гаснет. Теперь это просто девчонка, которая тащит из пачки сигарету и кивком приглашает меня полюбоваться видом на тлеющую за окном свалку бумажных отходов.

– Он не из наших. – Я внимательно слушаю и созерцаю мусорный ландшафт. За сизой пеленой ядовитого дыма позитивно выделяется ярко-красными крышами новенький коттеджный поселок. – Тегает по всей области. Фасады домов, подъезды, заброшки… Но тебе это не поможет, потому что его никто никогда не видел.

– М-м?..

– Я о райтерах. Мы не в курсе, кто он такой.

– Но при этом ты знаешь его имя. – У меня получается нечто среднее между вопросом и утверждением.

– Терранова – фамилия. Да, очень странная история… Пообещай, что никому не расскажешь!

Я с готовностью киваю, хотя понятно, что даже если я кому и проболтаюсь, она об этом в жизни не узнает.

– Короче. – Замогильная интонация, по-видимому, должна означать повышенный уровень секретности. – Была тут одна ненормальная. Утверждала, что встречается с этим парнем, Германом. Она рассказывала, что по жизни он не бомбер. Тегать для него – какой-то фетиш, вроде зависимости. Он «черный копатель». Ищет немецкие тайники и оружие, а потом продает криминалу. Мы, конечно, решили, что Вио просто гонит. Выдумала себе воображаемого друга, а тегает сама, чтобы все поверили…

– С ней можно поговорить?

Моя собеседница быстро оглядывается по сторонам и придвигается вплотную.

– В том-то и дело, что нет. Месяц назад ее убили.

Мои брови непроизвольно ползут вверх. Некоторое время она вовсю наслаждается произведенным эффектом, а затем продолжает:

– Поищи в интернете. Убийство назвали ритуальным, у Вио на ладонях нашли какие-то вырезанные руны или типа того. Может, она была в секте, я не знаю. Мы не особо общались, но незадолго до смерти она пообещала провести нас в закрытый клуб, где якобы играет брат Террановы.

– Что за клуб?

– «Pr. Eylau». Бывший жилой дом на Штурвальной. Двухэтажная развалюха, переделанная под хостел. Во время ремонта в подвале нашли заваленный вход в огромное бомбоубежище. Теперь наверху пивная и номера, а внизу, в подвале, клуб для фриков вроде тебя. Но вывесок нет, не зная – не догадаешься.

Я невольно представляю свои черные джинсы, рубашку, надетую поверх футболки с иероглифом, шипастый браслет на запястье и пытаюсь понять, за что мне сейчас прилетело.

– Пирсингованные ребята с подведенными лайнером глазами, – поясняет она. – Готы? Эмо? Или как вас там?.. Ну, в общем, поначалу это казалось клевой идеей, но наверное хорошо, что мы туда не попали. Вдруг секта.

Стереотипность мышления. Передается вербально-визуальным путем, носит характер эпидемии.

– Больше ничего не знаю. Не благодари.

Девчонка ушла, а осадок остался. Ритуальное убийство. Бомбоубежище. «Черный копатель» Терранова… Все это вроде бы не связано ни с бабушкой Эльзой, ни с рейсте, ни с моим аристократично бледным Освальдом. Тем не менее клуб – это единственная зацепка, и я собираюсь ей воспользоваться.

Молодой официант со взъерошенными гелем волосами (никакого лайнера) несколько раз переводит взгляд с моей паспортной фотографии на меня и обратно. Сходство и правда не очевидно. В попытке внедриться в среду я постаралась на славу, и теперь почтенная семейная пара за соседним столиком старательно делает вид, что компания Мартиши Аддамс нисколько их не смущает, студенты с противоположного конца зала не стесняются смотреть и комментировать, а мальчик, похожий на вокалиста начинающего бойз-бэнда, ставит передо мной запотевший бокал портера с таким видом, словно подает лекарство безнадежному больному. Без него моя коллекция собранных за сегодня взглядов была бы неполной.

Губы оставляют на стекле бокала жирный черный отпечаток. Сделав глоток, я хмуро рассматриваю массивную люстру-колесо, подвешенную на цепях к потолку, пестрые гобелены с единорогами, глиняные кувшины, пучки сухих трав и сияющую золотистой подсветкой барную стойку. Сбоку от нее понурили шлем рыцарские доспехи в полном сборе. Стеклянная дверь впускает очередных посетителей, но и среди них не наблюдается никого столь же колоритного, как я.

Это самый заурядный пивной бар из всех, что я видела.

Если здесь действительно есть подземные помещения, то туда, скорее всего, ведет отдельный вход. Возможно, из того квадратного пристроя, который хорошо заметен с улицы, но словно отсутствует, если смотреть изнутри.

Мне не остается ничего, кроме как попросить счет.

Когда передо мной ложится папка с чеком, где-то под полом зарождается и крепнет барабанный ритм. Пассажи не поражают сложностью, удары монотонны, словно сердцебиение, но именно это внезапно придает мне уверенности.

– Разве концерт сегодня? – спрашиваю я, делая вид, что страшно увлечена визитной карточкой заведения.

Официант медлит с ответом.

– Репетиция.

– Терранова там?

Я исхожу из логичного предположения, что братьев объединяет общая фамилия, и попадаю в цель.

– Точно не могу сказать.

Я отрываюсь от созерцания визитки и посылаю своему собеседнику долгий взгляд из-под накладных ресниц. Похоже, это только усугубляет его желание как можно скорее забрать деньги и сбежать. Но я расставаться со своими кровными пока не собираюсь.

– А можно ли как-то выяснить?..

Он по-прежнему смотрит куда угодно, только не на меня, однако это не бессмысленное блуждание глаз, а вполне себе красноречивое.

Я извлекаю из бумажника две купюры и вкладываю их в папку. Его пальцы, сцепленные в замок на уровне моего лица, остаются неподвижны.

– Да вы… – завожусь я, но вовремя заменяю рвущийся наружу эпитет сдержанным кашлем в кулак. Мой тощий кошелек вольного художника с натужным скрипом выдает последний кредит. – Передайте, пожалуйста, что с ним хотят поговорить о Виолетте.

Парень демонстрирует ничего не обещающие складки на лбу и скрывается за барной стойкой. Я внимательно наблюдаю за тем, как он прикладывает ключ-карту к магнитному замку и открывает дверь, увешанную гербами и вымпелами так, чтобы совершенно не бросаться в глаза. Звук ударных едва успевает вырваться наружу, но сразу же уходит в подполье вслед за моим посланником и дразнит меня оттуда невозможностью сделать погромче. Напрягая слух, сквозь гул голосов посетителей я различаю, как вступает акустика, баян и блок-флейта, и даже звон бокалов начинается казаться причудливой фонограммой к этому тревожному, как балтийский ветер, мотиву.

Я закрываю глаза. Бряцают столовые приборы. Кто-то приглушенно просит принести суп.

– Вас баюкает в мягкой качели голубая «Испано-Сюиза», – одними губами повторяю я слова любимой бабушкиной песни и жадно ловлю ее невнятные отзвуки. Бар на Штурвальной перестает быть. А в доме на Карпфенвег одна за другой гаснут люстры. Гостиная тонет в клубах сигарного дыма. Платья шуршат, поскрипывают стулья. Все взгляды устремлены в полумрак сцены, где прямо сейчас живет и умирает певец. И они умирают вместе с ним, закатив глаза и покачиваясь, чтобы потом, когда закончится песня, выйти на террасу с бокалом вина, затеряться в кипарисовой аллее, сознаваться в том, о чем пожалеют, делать то, что нельзя…

Если это и есть секта, то я уже запуталась в ее сетях.

– Пять минут.

Свет испуганно вспыхивает вновь. Вместе с ним возвращаются фальшивые декорации пивной, стук вилок и запах кухни. С внезапной робостью я смотрю на резкий профиль парня из форта. Он подает знак официанту, и нам приносят одинаковые коктейли. О том, что это другой человек – коротко стриженые волосы лежат непослушными вихрами, – я догадываюсь за мгновение до того, как он поворачивается ко мне. И тут уже сомнений не остается. Будто обжегшись, я утыкаюсь взглядом в бокал.