— В императорской квартире нет ни малейшего понятия о военном деле, Артур Адамович, — вздохнул великий князь.

   — Так нельзя. Пускай тогда они сами начальствуют над армией.

   — Я скажу государю, что если они критикуют все мои действия, то пускай меня сменяют. Я ничуть не обижусь. И если я оказался неспособным, то готов сейчас же уйти без малейшей обиды...

В дневнике военного министра Милютина появилась такая запись о событиях 22 августа:

«Таким образом, и на этот раз, когда неприятель осмелился наткнуться с 25-ю тысячами на наши два корпуса, наши стратеги не умели воспользоваться благоприятным случаем побить противника, а удовольствовались тем, что отбили его нападение».

Великий князь про тот осадный день впоследствии, когда разбирались плевенские события, скажет:

   — Вылазку Осман-паши на Ловчу решила артиллерия. Зотов на контратакующие удары в штыки не пошёл...

   — Генерал Криденер мог вклиниться колонной между вылазными войсками турок и самой Плевной, но на такое доблестное дело не решился...

   — Турки тогда ещё не завершили своих фортификационных дел в Плевне: наши могли бы ворваться в крепость, преследуя отступавшего Осман-пашу. Но не рискнули пойти на такое молодецкое дело...

   — Конечно, среди нашего генералитета под Плевной Александра Васильевича в тот день не виделось.

Но должен же в командирах присутствовать на войне суворовский дух. Нижние чины-то им обладали...

— Скобелев 22 августа молодцом смотрелся под Ловчей. Но второго Скобелева в двух осадных корпусах тогда, к сожалению, не нашлось...

Взятая русским оружием Ловча «перевернула» всю картину осадной жизни вокруг неприятельской крепости и засевшей в ней армии Осман-паши. Теперь речь шла не о блокаде Плевны, а о её «правильной» осаде. К туркам уже не могла прийти какая-нибудь действенная помощь, и Осман-паша теперь рассчитывал только на наличные силы и запасы, на дух войск и на собственную стойкость.

Главнокомандующий старался разрешить судьбу осаждённой Плевны. По его приказу к ней из Горного Студня выступила 1-я гвардейская пехотная дивизия. Николай Николаевич очень надеялся на неё, зная среди преображенцев, семёновцев, измайловцев, егерей поимённо едва ли не всех офицеров и немалое число старослужащих нижних чинов.

Вслед за 1-й дивизией должна была выступить к Плевне и 2-я гвардейская пехотная дивизия, тоже все её четыре полка — лейб-гвардии Гренадерский, Московский, Павловский и Финляндский. Они прибыли в осадный лагерь 5 октября.

Теперь предстояло решить вопрос, кому командовать собираемым в один кулак гвардейским корпусом. Когда великий князь запросил об этом императора Александра II, то получил такой ответ:

   — Наследника-цесаревича и великого князя Владимира Александровича снимать с их мест, думаю, сейчас не следует. Будем думать, кому вверить корпус гвардии...

   — Считаю, ваше величество, что лучше кандидатуры, чем Гурко Иосиф Владимирович, у нас сейчас здесь нет.

   — Пока никого назначать не будем. Подождём, пока генерал Гурко приведёт из Санкт-Петербурга под Плевну свою 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию. А там будет видно...

Забегая вперёд, можно сказать, что Русско-турецкая война 1877—1878 годов на Балканах выдвинула будущего генерал-фельдмаршала Ромейко-Гурко в плеяду знаменитых полководцев старой России. Слава военного вождя к нему пришла после того, как он стал во главе императорской гвардии...

Во время очередной поездки в Порадим к князю Карлу Румынскому главнокомандующий заметил на биваке одного из Донских казачьих полков, шедшего к Плевне, мальчика, одетого по форме и с ружьём в его рост. Великий князь подозвал к себе казачка и спросил:

   — Как тебя звать?

   — Казак Попов Иван, ваше превосходительство.

   — Сколько тебе лет от роду будет, Иван?

   — Тринадцать на войне исполнилось, господин генерал.

   — А как ты на войну-то попал?

   — С отцом конным походом с Дону пришли.

   — А почему отец тебя, недоросля, дома в станице не оставил, а взял с собой?

   — Отец стал вдовый, значит, я без матери. Вот он и взял меня в свой полк. Полковник отцовскую просьбу уважил. Не отказал старшему уряднику Попову.

   — Но ты же сейчас не в отцовском полку будешь? Как такое случилось?

   — Дорогой сюда отстал от своего полка, вот и взял меня к себе другой казачий полк. Тоже с Дона пришёл на войну.

   — А почему отца разыскивать не стал?

   — Командир нового полка письмо послал в отцовский полк. Так, мол, и так, нашёлся сын-казачок старшего урядника Попова.

   — Ответ пришёл?

   — Пришёл с неделю назад. Отца убило. Один я остался. В полку мой дом теперь.

Николай Николаевич-Старший был участлив к судьбам других людей. Понимал, что мальчишке-казачку на войне не место. Он вызвал к себе полкового командира и сказал:

   — Ивана возьму к себе. При первом случае отправлю его с оказией в Петербург. А там за свой счёт помещу в какую-нибудь школу. Пусть, коли круглой сиротой остался, учится.

   — Ваше высочество, казачка хотел взять к себе один из флигель-адъютантов румынского князя Карла.

   — И что Иван, на то согласие уже дал?

   — Он отказался, ваше высочество. Сказал, что дом теперь для него полк.

Великий князь велел позвать мальчика.

   — Скажи, Иван, поедешь со мной в штаб, а потом учиться в школу, в Петербург?

   — Если господин генерал позволит, я в полку останусь. В том, что меня приютил, когда я потерялся. И в казачью форму переодел.

   — Коли так, воля твоя, казак Иван Попов. Но если что, приходи ко мне с просьбой. Я тебя помнить буду.

   — Премного благодарен, ваше высочество. Только после войны на Дон хочу возвратиться, в мою станицу.

   — Удачи тебе, казачок...

Ловча стала своеобразной предысторией «третьей Плевны». После взятия этого важного по местонахождению города вопрос о новом штурме вражеской крепости был решён. Российский глава Военного ведомства Милютин записал по этому поводу:

«...На сей раз по крайней мере не было ребяческих ликований; на успех под Ловчей смотрят как на предисловие предстоящего гораздо более серьёзного дела против главных сил Осман-паши под Плевной...»

Третий (и последний) штурм Плевенской крепости стал делом решённым. К концу августа под ней было сосредоточено 52 тысячи русских войск при 316 орудиях, румынских войск — 32 тысячи человек при 108 орудиях. Всё войско состояло из 84 тысяч человек при 424 орудиях. Правда, среди них осадных пушек крупного калибра оказалось крайне мало.

Осаждённая армия Осман-паши насчитывала 32,5 тысячи человек при 70 орудиях. Казалось бы, осаждённые турки во всём проигрывали союзным русско-румынским войскам. Но к тому времени фортификационный пояс вокруг Плевны имел уже почти законченный вид. Умело возведённая система сильных редутов и траншей позволяла простреливать подступы к ним перекрёстным ружейным и пушечным огнём.

На этот раз организаторы штурма не забыли об артиллерии. Бомбардировка вражеских позиций могла заметно снизить способность осаждённых защищаться. Но виделось и другое: огнём полевых пушек разрушить огромные земляные редуты было невозможно. Для их разрушения орудий соответствующих калибров и снарядов к ним русская армия под Плевной не имела.

Однако ни великий князь Николай Николаевич-Старший, ни высший генералитет союзных войск это в расчёт принимать не стали. На артиллерию в ходе третьего приступа возлагались следующие задачи:

«Выставить сильную артиллерию, в том числе и 20 осадных орудий, и произвести предварительно атаки пехотою, продолжительное обстреливание неприятельских укреплений, производя вместе с тем постепенное приближение к неприятельской позиции пехоты, поддерживая оное выдвиганием на ближайшие дистанции массы полевой артиллерии и, разгромив окончательно неприятельские укрепления и артиллерию массою наших артиллерийских снарядов, атаковать затем пехотою».