- Конечно, я знаю, как это важно, - голос блондина прозвучал глухо. Он притронулся к повязке, расшитой шелковыми нитями, на своем лице, свидетельствующей о его детской все еще глупости. Ткань закрывала снова пустые глазницы - в преддверии возможного сражения, Паук вынул протезы сегодня вечером, тщательно промыл зияющие на прекрасном лице провалы и аккуратно наложил повязку сверху. - Ты ведь знаешь, давно и прекрасно, чье лицо носит кукла, забравшая мои глаза.
- Знаю, - произнес Куроро. Усмехнулся привычно-знакомо, но его глаза были холодны, расчетливы, и за пятнами тьмы зрачков разверзался вход в Ад. - Она носит мое лицо.
-15-
Ткань сползает с плеч, как кожа, рвется под жесткими поцелуями ножа почти беззвучно. Светлый бархат под ней покрыт синяками и ссадинами, которые нет ни времени, ни сил сводить сейчас. Курапика чувствует, что еще немного, и сердце в груди, как мечущаяся птица - или порвет свои крылья в кровь, или разобьет клетку из ребер сдерживающую его. Мир вокруг сводит с ума - звуки оглушают, свет звезд, даже подернутые дымкой облаков - ослепляет, а мужчина рядом - горит огнем и сжигает его сам заживо, так что если зажмуриться сильно, то можно почувствовать запах паленых волос и тлеющей кожи. Но Куроро сжимает жестко чужие ключицы, ведет по линии сонной артерии вверх рукояткой своего ядовитого артефактного клинка и заставляет вскидывать голову, глядя глаза в глаза.
"Смотри на меня", - говорят безмолвно его губы, складывая мимику в слова. Он не издает практически звуков - но Курута все равно вздрагивает и глохнет почти. Каждый его нерв воспален и чувствителен сейчас. Мужчина смотрит в глубину алых глаз - туда, где кружатся золотые искры и где не видно дна, лишь мутный зрачок - как намек на скрытое дно. Глаза мальчишки поистине самые красивые из всех, какие он когда-либо видел. Куроро может лишь сожалеть об утраченной ауре, и тому, что не может щупами собственной Нен держать это создание сильнее, чем могли бы слабые человеческие руки. В ответ на слова мужчины, блондин втягивает судорожно ночной холодный воздух ртом, распахивает глаза шире, подчиняясь, и этим сильнее заставляя гореть огонь чужой алчности. Завитки золотого металла, на лице парня, обжигающие - тот словно раскалился и чуть светится во мраке. Он огненный, по сравнению со снова ледяной кожей вокруг, и клеймом впивается в тело Паука, когда тот прикасается к чужому телу. Кое-где кожа мужчины пошла волдырями уже, кое-где превратилась в запеченные темные корки, но он не против этой боли - она прочищает мозги и заставляет прийти в себя из того безумного угара, в котором лидер Риодана пребывал все время до этого.
"Смотри на меня. Только на меня", - повторяет он, и впивается в чужие губы, кусая, заставляя открыть рот, стирая этим чужие следы, практически помечая мальчишку своим запахом. Сороконожка на шее давит зло, мешает дышать, напоминая о себе, обычно он привык бороться с ее попытками захватить контроль, но сейчас, честное слово - порвал бы на сотню маленьких кусочков собственными руками, будь у него хоть шанс на это. Мужчина зол и разъярен так, как никогда в жизни. Это не та ярость, какую он ощущает просто за свою семью - это огонь, вспыхнувший резко из небольшой искры, которой он позволил поселиться внутри сам, считая, что вреда она не нанесет. Пламя собственничества и права обладания, которое посмели нарушить, тем самым распаляя пожар до небес. Он сжигает любые попытки воздействия чертового паразита сейчас, и тот жалобно скукоживается, словно желая убежать - но не может, увы, иначе Куроро уже освободился бы от мерзкого соседства.
Курапика подчиняется снова и снова, не позволяя себе, ни отвести взгляда, ни закрыть, наконец, сводящие его с ума глаза. Они алые - как два самых дорогих драгоценных камня в их мире, и их уникальный цвет привел бы в исступленный восторг любого коллекционера. В голове парня пульсирует набатом кровь, он потерялся в тактильных ощущениях, звуках и ярких цветах, каких не видел никогда в жизни. Зрение вернулось к нему, и он видит все - острый колючий свет далеких звезд над их миром, переливы неба, сияющие и слепящие, перетекающие одним цветом в другой, не смотря на царящую сейчас ночь. Растения вокруг мерцают зелеными проводниками мягкой ауры земли, даже в земле сверкают то и дело искры крохотной жизни насекомых. Но он не может наслаждаться этим болезненным для мозга великолепием - потому, что самое яркое видение - перед ним. Всполохи тьмы, которая не должна иметь цвета, но он есть и режет не хуже ножа в чужих руках. Они сплетаются в человеческие контуры, однако, это все ложь. Существо напротив лишь втиснуто в хрупкую земную оболочку, ограничено, как клеткой, нарушенной клятвой. Жесткие прутья прижимают к спине чужие крылья из тьмы, стискивают мантию несущей смерть и разрушение ауры демона которого видит теперь как никогда раньше хорошо, на дне чужого взгляда, последний из клана Курута. Острые края клыков ранят губы парня, в этом совсем не мягком поцелуе. Даже в виде человека, они острые, словно бритва. Курапика может только судорожно выдохнуть, когда Паук, наконец, отрывается от его рта, насытившись каплями крови из прокушенных и раненных губ, их медным привкусом и острым ароматом. У блондина кружится уже голова, от мира вокруг него, и он цепляется взглядом за полыхающий темно-синим символ на чужом лбу, чтобы остановить сию безумную карусель. Тот - объемный, острый даже на вид, как никогда раньше, и от него во все стороны расходятся невидимые человеческому взгляду линии, складываясь в острые зубцы хищной короны.
Куроро тоже ощущает свою ущербность, и ограниченность подспудно, это бесит даже больше существа на его шее. Он рвется из клетки, чувствуя мрачное удовлетворение от испытываемой боли, от которой обычный человек уже умер бы, впав в состояние шока. Даже на человеческом теле отражаются попытки ауры разорвать свою тюрьму - кровоподтеками и синяками, проступающими на коже. Он ждал, что сегодняшний вечер может принести им как удачу, так и поражение, с его фатализмом нормально быть готовым к смерти и не бояться ее, однако мужчина не предполагал, что ночь расцветет таким безумием, какое он не испытывал никогда в жизни.
Они прибыли в дом, где планировали захватить свою цель за несколько часов до полуночи. Приглашение было абсолютно настоящим, и пара спокойно прошла уровни охраны, попадая в зал, где уже собрались практически все гости. Только войдя в высокие двери, они уже привлекли столько внимания, сколько возможно - мужские и даже некоторые женские взгляды оказались прикованы к Курута. Он ступал мягко, в шелковых складках многослойного платья, казалось, что тонкая фигурка плывет над залом, лишь едва-едва касаясь кончиками пальцев, в жемчужной шелковой перчатке, локтя своего спутника. Куроро и правда нравилось превращать своего партнера в прекрасную куклу, для того, чтобы наслаждаться зрелищем в их убежище, но теперь он сделал подобное для широкой публики. Хозяин этого дома был падок на красивые вещи и красивых людей - его умершая жена считалась самой обворожительной невестой континента когда-то. Марионетка, созданная Омокаге, повторяла ее точь-в-точь, но она меркла и бледнела по сравнению с появившейся в зале девушкой. Даже с закрытыми вышитой повязкой глазами, Курута затмевал ее собой.
Он шел неслышно рядом со своим спутником, сжимая в свободной руке изящную трость, говорящую, что скрытые глаза не просто деталь маскарадного костюма - но жизненная необходимость. Однако эта возможная ущербность лишь еще больше оттеняла его красоту. Доказанный психологией факт, что многие мужчины, пусть подсознательно чаще всего, но любят чтобы их пара была ущербна в чем-то - это позволяет почувствовать себя на ее фоне уверенней. Куроро в таком не нуждался, пусть ему тоже нравилась чужая мнимая беззащитность. С другой стороны, он предпочитал Курапику живым и зрячим - ограничить его зрение мужчина мог в любой момент, и для этого даже не обязательно было лишать мальчишку глаз. Люцифер предпочитал психологическое доминирование, признание своей власти, пусть даже с нотой своеволия - как когда Курапика отвечал на его игру, позволяя одевать и украшать, но делал при этом вид, что лишь оказывает партнеру любезность своим послушанием.
